Мандельштамовский эшелон

В Российском государственном военном архиве хранится документация конвойных войск НКВД – ценнейший источник по российской истории. Сколько тысяч эшелонов прошло через них, сколько миллионов душ – зеков и спецпоселенцев, своих или чужих военнопленных – они отэтапировали и сколько миллиардов километров проделали над железнодорожными шпалами!

На истлевающей, какая попадётся, бумаге, иногда папиросной, – эшелонные списки. Нестройные колонки слов и цифр – иногда только имена, но нередко ещё и профессии, возраст, статьи, сроки…

Чудом (ведь найти здесь конкретного человека – всё равно что уколоться об иголку в стогу) удалось обнаружить документы, относящиеся к этапированию эшелона с О. Э. Мандельштамом.

Вот вам слепая выборка из многосотенного перечня:

Поистине вся огромная советская страна отразилась в этом будничном для НКВД документе!

…Наливаются кровью аорты,
И звучит по рядам шепотком:
– Я рождён в девяносто четвёртом,
Я рождён в девяносто втором… -
И в кулак зажимая истёртый
Год рожденья – с гурьбой и гуртом
Я шепчу обескровленным ртом:
Я рождён в ночь с второго на третье
Января в девяносто одном
Ненадёжном году – и столетья
Окружают меня огнём…

Практически все из списка, включая и Карла Маркса, осуждены либо за контрреволюционную или антисоветскую деятельность или агитацию, либо по подозрению в шпионаже, либо как СОЭ – «социально-опасный элемент» (исключения составляли лишь двое, осуждённые за педерастию, и двое оперативных работников, совершивших должностные преступления).

«Мандельштамовский» эшелон подлежал отправке в город Владивосток, на Колыму, «Севвостлаг» НКВД. Командировка была выписана по спецнаряду I спецотдела НКВД на срок с 7 сентября по 28 октября 1938 года. Эшелон формировался на станции Красная Пресня, в так называемом пересыльно-питательном пункте НКВД по Московской области, куда перед отправкой свозили партии заключённых, содержавшихся в различных тюрьмах НКВД Москвы и Московской области – Серпуховской, Коломенской, Таганской и, конечно, Бутырской. Всего в эшелон были приняты 1770 человек, в том числе из Бутырок – 209 человек. Начальником эшелона был командир 1-й роты 236-го полка конвойных войск старший лейтенант И. И. Романов.

Фактически эшелон отправился из Москвы 8 сентября. Большая часть контингента направлялась и была доставлена на станцию Известковая (1038 человек – политические вперемежку с уголовными) и во Владивосток (700 человек – сплошь 58-я статья, в их числе и Мандельштам). Ещё 17 человек предназначались для лагерей в Мариинске, а 8 – в Красноярске. «Сдачи» состоялись, кроме того, в Свердловске (три человека), а также в Москве, Зиме, Могоче и Урульче (по одному человеку).

Несколько странный пункт о «сдаче» одного человека в Москве объясняется, видимо, тем, что по невыясненным причинам заключённая Пелагея Денисовна Паниткова была просто-напросто освобождена. Ещё трое одиночек – это те, кто не вынес тягот пути и в дороге умер или тяжело заболел. Их «сдавали по актам» в Зиме, Могоче и Урульче (кстати, акт о сдаче больного и акты о смерти – единственные документы, выполненные на бланках, пусть и весьма некачественных, на плохой бумаге и с отвратительной печатью; все остальные документы – как бог на душу положит, без всякой проформы, на самой плохой, чаще всего папиросной бумаге, и их сохранность внушает самые серьёзные опасения).

Как был организован типовой эшелон для перевозки заключённых?

Рассчитывался он на 1500 человек, но в действительности, как видим, их число сильно зашкаливало за эту норму. Общее количество вагонов – в данном случае 34, из них 25 для «л/свободы», то есть «лишённых свободы» (их теплушки были четырёхосными). В первом вагоне ехала обслуга, во втором - склад к. в. (конвойных войск), в третьем – кухня для заключённых, в четвёртом – кухня и столовая для конвоя, в пятом – склад для заключённых. В 15-м и 24-м вагонах – караульные помещения. Зеков же везли в вагонах с 6-го по 14-й, с 16-го по 23-й и с 25-го по 32-й. В самом хвосте – изолятор (33-й вагон), и тут же рядышком, в 34-м вагоне, – оперативная группа.

На «мандельштамовский» эшелон по наряду ГУЛАГа был выписан план перевозки НКВД № 1152. Численность конвоя определялась в 110 человек, то есть примерно по 16 заключённых на одного «сопровождающего». Продукты и командировочные выписывались из расчёта на 30 суток, бельё – по две смены на каждого (перед отправлением им полагалось прослушать лекцию «Питание в пути и желудочно-кишечные заболевания»). Примечателен и состав конвоя: по одному начальнику конвоя, политруку и коменданту, по двое начальников караула и их помощников, разводящих – 6; оперативная группа – 9 и, наконец, часовых – 78 (кроме того, хозяйственная обслуга и резерв – по 3, связисты и собаководы – по 2). Лекпома и повара не было ни для заключённых, ни для конвоиров – в соответствующих графах прочерки!

4 сентября эшелон был в Свердловске. Здесь был снят с поезда заключённый Николай Иванович Барзунов, а также сданы двое других – Михаил Владимирович Гущин и Артур Евгеньевич Полей. 19 сентября – остановка в Мариинске. Здесь, как известно, располагались крупнейшие женские и «инвалидные» мужские лагеря. По расписке были сданы 17 человек (все – по 58-й статье). Точная дата прибытия в Красноярск не поддаётся прочтению: здесь «сошло» восьмеро этапированных.

Где-то за Красноярском в эшелон впервые наведалась смерть. Первым – от «острой слабости сердца» – умер совсем ещё не старый (35 лет) Давид Филиппович Бейфус (1903 г. р.; приговор – 5 лет по ст. 58.10). Его выгрузили и сдали на станцию Зима 23 сентября, а 1 октября на станции Могоча был «сактирован» труп 52-летнего Спиридона Григорьевича Деньчукова (1886 г. р.; приговор – 8 лет по ст. 58.10). 29 сентября на станции Урульча был выгружен и сдан в качестве тяжелобольного Авив Яковлевич Аросев.

7 октября прибыли на станцию Известковая на севере Еврейской автономной области. Здесь состав полегчал почти наполовину – отцепили сразу 16 вагонов, и «сошли» 1038 человек, в том числе 105 женщин.

И вот эшелон прибыл на свою конечную станцию – Владивосток, точнее, на станцию Вторая Речка в пригороде. «Акт приёмки» датирован 12 октября 1938 года. Его подписали начальник эшелона И. И. Романов и целая приёмная комиссия Владивостокского отдельного лагпункта Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей НКВД (СВИТЛ) – начальник учётно-распределительной части по фамилии Научитель; врид начальника санчасти, главврач Николаев, начальник финчасти Морейнис и врид начальника отдела учёта и распределения владивостокского райотделения Управления НКВД Козлов.

Приняты были, напомним, 700 человек – 643 мужчины и 57 женщин, – и все согласно акту здоровые. Но в этом стоило бы и усомниться, ведь если верить этому акту, то горячая пища в пути выдавалась не реже, чем раз в сутки, а эшелон сопровождал некий военврач, фамилия которого, правда, не указана. И понятно почему: согласно командировке – никакого врача в эшелоне не было!

Итак, поезд остановился. И ровно с этого начинаются опубликованные недавно воспоминания Ивана Корнильевича Милютина, одного из мандельштамовских соседей по бараку:

«Замолк удар колёс по стыкам, но долго ещё в ушах не проходило эхо этого стука. Тело ещё не привыкло к движениям после месячного сидения и лежания в запертом товарном вагоне. Ушла на запасной путь длинная змея красных вагонов с решётками, пулемётами и прожекторами. Две тысячи людей были выстроены в колонну по пять человек, окружены конвоем и собаками и куда-то пошли. Впереди ожидало пространство, окружённое забором, колючей проволокой, вышками. Широкие ворота. На воротах висел какой-то лозунг. Какой – уже ушло из памяти. Началась передача от дорожного конвоя – охране пересыльной зоны. Счет шёл по пятёркам: «первая, вторая, третья». . . Были какие-то надежды на отдых, на какую-то ясность своего существования. Изнурённые дорогой, голодом и неподвижным сидением люди как-то даже приободрились. Но психологическое облегчение не было долговременным: уже в воротах появился молодой человек, объявивший, что дисциплина здесь палочная. И, действительно, в руках у него была палка.

Состав поезда влился в отгороженную зону. Где была эта зона, сейчас трудно сказать. Стояли какие-то брезентовые палатки и палатки из досок. Сначала отделили «политических» от «урок». Это было большое облегчение. Осталась своя среда. Среда людей, в которой трудно было встретить человека без высшего образования, большого политического прошлого. Перед моими глазами промелькнул знакомый заместитель наркома. Встретил и других, знакомых по газетам. Но тогда ничего не интересовало. Чудовищное унижение поглотило внутри всё. Отдельных «контриков» погнали ещё в какую-то зону. «Привет огонькам большого города», – насмешливо встречала нас обслуга зоны. В зоне стояли четыре довольно капитальных барака (сараи без окон). Внутри сплошные нары в три яруса.

Почему и как – не буду описывать, так как цель моего рассказа другая, – я оказался в группе пожилых и, я бы сказал, старых людей. Как-то они объединились вокруг меня, хотя мне и было тогда 32 года (1938 год). Собралась группа человек в двадцать. Мы не спрашивали друг друга ни о чём. Биография была каждому ясна. Преданность гуманным идеям, жертвенность, Гражданская война, горение на работе и избиения в застенках Сталина. Объединила какая-то похожесть друг на друга, не высказываемая словами. А во мне, очевидно, были ещё сила жизни и сила организации, которые и объединили вокруг меня группу стариков. Некоторым было далеко за семьдесят.

Зона для «контриков» уже была заполнена. Наша часть зоны насчитывала около двух тысяч. А сколько таких зон – трудно сказать. Бараки переполнены, люди располагались на улице. Строили палатки из одежды и одеял, подкапывались под здание барака и располагались под полом. У меня и моих стариков не было лишней одежды. Отчаяние толкнуло на решительный шаг. Прямо переступая через лежащих на полу людей и находя между телами промежутки, мы валились и засыпали счастливыми, что попали под крышу. Как ни тесно, но нашлось место на полу и нам. Над нами стояло ещё три ряда нар с плотно лежащими людьми. Первые ночи не было места и на полу. Садились на край нижнего яруса. Сон сваливал сидящих людей, а лежащие счастливцы зло отпихивали падающих. Человеки боролись за жалкое логово, за возможность вытянуться во сне. Но находились и такие, кто скрючивался, принимая самую малогабаритную позу, чтобы дать другому возможность поспать. По людям ползали вши. Дизентерия и тиф освобождали места, занимаемые с радостью измученными людьми. Однажды была устроена и баня. Среди поля стояли души. Раздевались на улице, получали какие-то два укола и шли под душ. Уже было холодновато, и часть людей проходила мимо душей в «чистое отделение». Здесь получали бельё. Получил было и я, но, увидев ползавших по стираному белью вшей, взять его отказался. Мне казалось, что собственные вши менее опасны.

В зоне был пригорок. С него была видна деревянная постройка с окнами. Это больница. Невдалеке стояли две печи для сжигания трупов. Трупы несли туда из больницы довольно часто. Это зрелище как-то примелькалось, и мало кто обращал на него внимание. Смерть освободила для нас место на полу и частично на нижних нарах. Я так и оставался как бы старшим группы. Моей обязанностью было распределение хлеба, наблюдение за относительным порядком – в нашей маленькой группе.

В бараке содержались 600 человек во главе со старостой-заключённым. Что это был за человек – не знаю. Но только однажды он мне помог перенести приступ озноба и температуры, положив меня на верхние нары, где было относительно тепло.

Как-то он подвёл ко мне человека и просил включить его в мою группу. «Это Мандельштам – писатель с мировым именем». Больше он ничего не сказал, да я и не интересовался. Много было людей с большими именами, и это было совершенно обыденно. Жизнь потекла своим порядком: голодали, бросали в сторону вшей, ждали раздачи баланды. Мандельштам куда-то уходил, где-то скитался. Не отказывался составлять для блатарей и «весёлые» песни. Никаких разговоров с Мандельштамом я не вёл, да и смешно было о чём-то спрашивать, о чём-то говорить, когда унижение достигло крайнего предела. Мне казалось, что Мандельштам симулирует сумасшествие, и это не было мне приятно. Но и к этому относились равнодушно. А я думал: если это спасает – пусть спасается. Но на его вопрос, производит ли он впечатление душевнобольного, я отвечал отрицательно. Так как он сидел ко мне боком, то по профилю лица мне показалось, что его огорчил мой отрицательный ответ. Он как-то сник. Да, надо ещё сказать, что в бараке было несколько действительно умалишённых, на фоне которых Осип выглядел вполне здравомыслящим, а разговоры его со мной были умны. От всяческих уколов Мандельштам отказывался. Боялся физического уничтожения.

Расстался я с Осипом в конце ноября или в начале декабря. Я был отправлен на Колыму. Пошёл на это добровольно, так как инвалидам разрешали оставаться. Мандельштам всё же был, очевидно, признан инвалидом. На Колымских пересылках я его не встречал.

Основанием моей добровольности было желание убежать куда угодно от вшей, дизентерии и смертей. Теплилась надежда, что на Колыме будет что-то менее безнадёжное. Осип решил остаться, и, мне кажется, он погиб от обыкновенной вши, самой обыкновенной. А может быть, и от дизентерии – не знаю.

Я сидел в третьем или четвёртом ярусе трюмов парохода «Дальстрой», везущего семь тысяч заключённых на ещё не известные муки. На пароходе Мандельштама не было. Я бы его встретил, так как в уборную на палубу можно было выходить свободно. А меня-то он бы нашёл, так как старался держаться нашей группы».

То, что произошло с Мандельштамом на самом деле, известно. Мандельштама действительно по состоянию здоровья на Колыму не отправили: он попал «в отсев». Но и это его не спасло: 27 декабря 1938 года в 12 час. 30 мин. Осип Эмильевич Мандельштам умер в стационаре пересыльного лагеря близ станции Вторая Речка. Его жизненный путь, начавшись на противоположном конце империи – в Варшаве, закончился на восточном краю России…

Будут люди холодные, хилые
Убивать, холодать, голодать,
И в своей знаменитой могиле
Неизвестный положен солдат…

Автор: Павел НЕРЛЕР