За поросёнком по Ленинской

Я родилась во Владивостоке в 1939 году. Прочла о конкурсе воспоминаний «Мой личный Владивосток» - и столько нахлынуло! Вы не поверите, но я помню, какой был рыбный базар в районе стадиона «Динамо»: помню даже не образы, а запахи: лето, жара, сильно пахнет рыбой, морем, потом от множества людей… Шум, крики…

Помню День Победы: мы с мамой были на вокзале, когда передали это известие. Было тепло, солнечно, все улыбались, а я никак не могла понять, почему абсолютно незнакомые люди целуются и обнимаются. Потом в городе появились пленные японцы. Их водили строем от инструментального завода вниз по улице Гоголя. Скользко, они постоянно падали. Мы, детвора, смотрели на них и думали: они падают, потому что у них глаза узкие, не видно же…

На Луговой, где трамвайный парк, стоял небольшой магазинчик, где нам давали хлеб. Очередь надо было занимать очень рано, это делали родители, а потом приходили дети и уже стояли до победного. Несёшь домой эти полбуханки, аромат такой, что с ума сводит. Но откусить нельзя: дома папа, мама и брат маленький, и тоже все голодные.

А рядом с магазинчиком пленные японцы строили дом, и на обед им привозили рис с тушёнкой. Этот запах действовал на нас, стоящих в очереди, как дурман, я сама несколько раз падала в голодный обморок.

В 1948-м пленных увозили домой в товарных вагонах, японцы украсили их какими-то бумажными белыми цветами. Они махали нам руками, что-то кричали на прощание. Нам казалось – что-то доброе и хорошее. Тогда мы уже жили на Сахалинской, отцу выделили там участок. Не только ему, разумеется. Все строили дома, кто как и из чего мог. У нас была такая времяночка, что только курьих ножек не хватало. Все прохожие удивлялись. Рядом был лес, где водились лисы и зайцы, однажды наш пёс Пират притащил енотиху, которую мы сначала приняли за странную собаку. У неё шло молоко, и мы поняли, что она кормит выводок. Отец привязал Пирата, енотиха зализала раны и утром исчезла. Этот лес понемногу корчевали на огороды, с которых и кормились.

Сахалинская тогда была сущей деревней, глушью. Помню, соседи хоронили кого-то, дело было зимой и машина просто не смогла на наши выселки пробиться. Тогда гроб просто поставили на улице и присыпали снегом, а через пару дней, когда дорогу кое-как расчистили, его увезли на Морское кладбище.

Воспоминания приходят как-то путано… Помню, как в цирке-шапито, что стоял на центральной площади, всегда звучала живая музыка, играл оркестр. И в сквере, что был чуть поодаль от шапито, тоже играл оркестр. Музыка плыла над морем, над городом… А на ГУМе был установлен репродуктор, у которого в 1953-м собирались толпы горожан: узнать о здоровье Сталина. Люди слушали и рыдали, это невозможно описать.

Помню базар на Суйфунской (в районе сквера имени Суханова): там продавалось всё – от ковров, нарисованных на простыне, до живой птицы. С этим базаром связано забавное происшествие, которое я никогда не забуду. В 1958 году я вышла замуж, пошли с мужем на базар, а там мужик продаёт поросят! Родители мужа мечтали купить поросёнка. У нас с собой ни сумки, ни даже мешка… Что делать? Мужик подарил нам мешок вместе с поросёнком. Идём мы с мужем домой – всё на ту же Сахалинскую, и вот на углу у ГУМа вдруг решили проверить – купили мы кабанчика или свинку. А поросёнок возьми и вырвись из рук! И помчался вниз по Ленинской! Я на высоких каблуках, муж – высокий и худой, как щепка, нам по 19 лет, дети, в сущности… Несёмся за этим несчастным животным, и стыдно, и весело… Конечно, никогда бы нам его не поймать, если бы не прохожие. Всей Ленинской, можно сказать, поросёнка ловили. Засунули его кое-как в мешок, сели в трамвай – они тогда ходили до Луговой и совсем не часто, нам повезло. Ушли в самый конец, на заднюю площадку. А поросёнок орёт в мешке. Кондуктор давай нас высаживать, я плачу, муж, красный от стыда, пытается через мешок заткнуть поросёнку рот, а тот ещё громче! Пассажиры – кто смеётся, кто сочувствует, ну, в общем, все вместе уговорили кондуктора не высаживать нас… Еле довезли мы свёкру и свекрови того поросёнка.

Автор: Людмила КРАМАР