«Линия фронта» Давида Бурлюка

Колоритную фигуру отечественного и мирового искусства, художника Давида Бурлюка, а в этом году исполнилось 125 лет со дня его рождения, до сих пор окутывает покров эмоционально-потаенной недосказанности. Это не удивительно: после эмиграции в родном Отечестве он был забыт. Его имя – чаще в негативном плане – упоминалось редко. «Кубист, модернист, футурист»… и прочие ярлыки, к тому же эмигрант.

Сегодня ситуация иная. Мы знаем о нем больше, ибо образ художника-бунтаря воссоздается по ранее не издававшимся рукописям, воспоминаниям и живописным работам, пылившимся в запасниках центральных и периферийных музеев России. Мы же остановимся на «отечественном этапе» в жизни художника, в котором важное место занимает город нашенский.

Давид Давидович Бурлюк родился 21 (9) июля 1882 г. на хуторе Семиротовщина Харьковской губернии. Отец - ученый-агроном. Мать - дворянка, художница. В семье было трое сыновей, три дочери. Все дети так или иначе интересовались искусством - кто писал стихи, кто и картины.

По легенде, основателями рода были выходцы из Крыма, уроженцы татарского селения Бурлюк, что означает «цветущий сад». Сад, по преданию, был заложен ханом Батыем. Эта же легенда повествует о происхождении Бурлюков от самого Чингиз-хана… Но достоверно известно, что прадед Давида казаковал в Запорожской Сечи, вел атаманскую переписку и был прозван Писарчуком. Могучего телосложения предки художника были лихими наездниками и знатоками лошадей. По семейным преданиям, они на спор могли поднять и пронести на плечах коня…

В детстве младший брат Николай выбил Давиду в драке правый глаз. Бурлюк, с юмором называвший себя «одноглазым сатиром», ходил то с повязкой, то со стеклянным глазом, то с моноклем или лорнетом. По легенде, этот лорнет принадлежал соратнику Наполеона маршалу Даву, участнику похода в Россию, и был атрибутом его эпатажной маски. Отсюда и многозначные эпитеты – «героический художник» и «полутораглазый стрелец».

В юности, после окончания гимназии, Бурлюк много путешествует и постоянно учится. Казанское и Одесское художественные училища, Королевская академия в Мюнхене – «мать европейского авангарда». Наконец, Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где он впервые встретился с Маяковским, называя его «диким самородком, горящим самоуверенностью» и «гениальным поэтом». Став известным, Маяковский с благодарным чувством почитал Бурлюка как учителя. «Прекрасный друг. Мой действительный учитель. Давид сделал меня поэтом. Читал мне французов и немцев. Всовывал книги. Выдавал мне ежедневно 50 копеек, чтоб писать не голодая».

Старший по возрасту Бурлюк почуял в Маяковском недюжинный талант и проявил к нему живой интерес, т.к. уже был занят организацией футуристической группы. Под названием «Гилея» она появилась в 1910 г. В нее вошли оппозиционно настроенные к отживающим формам буржуазного искусства художники и писатели: три брата Бурлюка - Давид, Николай и Владимир, Каменский, Хлебников, Гуро. Молодой поэт примкнул к ним позже.

Осенью 1912 г. «прозелитов футуризма» пригласили в Петербург на вернисаж «Союза молодежи», где, по мнению современника, было представлено «все что-нибудь стоящее в русской живописи». Сразу после выставки, 18 декабря 1912 г., в Москве был издан сборник под эпатажным названием «Пощечина общественному вкусу», открывавшийся боевым манифестом с новыми принципами искусства и с ниспровержением всех признанных литературных авторитетов - Пушкина, Толстого, Достоевского. С этого начался «штурм и натиск» русского футуризма; его лидером стал Давид Бурлюк. Осторожно-проницательный Блок, присматриваясь к скандальным ребятам, 25 марта 1913 г. пометил в дневнике: «Футуристы дали прежде всего И.Северянина. Значителен Хлебников. У Бурлюка есть кулак. Это - более земное и живое, чем акмеизм».

Выставки, лекции, диспуты футуристов стали ареной боев, по мысли Бурлюка, должные встряхнуть сонных обывателей. Им всегда сопутствовала атмосфера скандала. Чего стоит всего одна строчка из его стихотворения: «Мне нравится беременный мужчина…». Автор, конечно, говорил о духовной беременности, призывая рожать новые образы и идеи. Но аудитория, потирая руки, хихикала, глядя на его огромный живот и рисунок-татушку на щеке.

…Опасаясь за семью, в апреле 1918 г. Бурлюк уехал из голодной и холодной столицы в предгорья Урала, в имение жены близ Уфы, где вскоре оказался за линией фронта.

Осенью того же года, оставив жену с сыновьями Николаем и Давидом в родовом имении, он отправился в поездку по Уралу, Сибири и Дальнему Востоку для пропаганды «левого» искусства. Читал лекции, организовывал поэтические концерты и выставки. Наконец, в июне 1919-го Бурлюк впервые увидел Владивосток. Разведав обстановку и добившись «финансового успеха», он вложил деньги в ценные вещи и поспешил домой, где его ждала жена с детьми. К тому времени здесь уже свирепствовали голод и разруха. По сравнению с этим Владивосток казался далеким раем. И уже 27 июля в переполненной теплушке он вместе с семьей отправился назад.

Дорога назад, к Тихому океану, во Владивосток, была похожа на бегство. По выражению самого художника, когда речь шла о спасении «своих малых детей от пушечной стрельбы», пришлось жертвовать многим. Так вместе с семьей началось его движение по России, полыхавшей братоубийственной Гражданской войной. Это было эпическое по размаху убытие через всю Россию. В пути он попадал в немыслимые передряги, но не только спасал родню от голода, а выступал с лекциями, писал стихи и проводил выставки. На удивление, его лекции имели успех и давали необходимые средства к жизни. Он отступал вместе с белыми войсками. Но для него это был «кутузовский маневр» с эстетическими боями.

В самом конце пути случилась беда: Бурлюк серьезно заболел тифом. В годы войны, разрухи и голода эта болезнь косила тысячи людей. Без какой-либо медицинской помощи, благодаря самоотверженной заботе жены жизнь в нем еще теплилась. Когда положение стало критическим, семья была вынуждена сойти на станции Никольск-Уссурийский и снять квартиру на окраине города. Все, что Давид Бурлюк заработал в пути, ушло на лечение, питание и жилье.

Осенью 1919 г. семья Бурлюков в полном составе, проделав долгий путь по Транссибирской магистрали, достигла Владивостока - транзитного пункта для всех, стремящихся покинуть Советскую Россию. И надо же случиться, что именно в год его приезда один из авторов местной газеты писал: «Тут уже целая армия деятелей всех видов искусства и течений, которые со всех концов волею судеб причалили к берегам Великого Океана…».

В те времена, отмечали очевидцы, в городе текла «странная жизнь: тревожно острая, несуразная, переворотная и все-таки какая-то по-русски вальяжная…». Несмотря на «минусы», Владивосток «оказался раем для футуристов». Среди пестроты и многоликости клубов ауру города определяли два объединения: литературно-художественное объединение (ЛХО) «Творчество» и клуб «Балаганчик». Первое было открыто 25 января 1919 г. в Татьянин день, и его важнейшей задачей являлось «обслуживание профессиональных интересов деятелей искусства». Среди учредителей ЛХО был поэт и литератор Николай Асеев.

Попав в бурно кипящий творческий котел, Бурлюк не сразу применил свои таланты и возможности. Все это проявилось позже, после случайной встречи с Асеевым. По прибытии в незнакомый Владивосток еще не оправившийся от болезни художник попал в полосу сложных материальных неудач. Обремененный семьей и безденежьем, поначалу он словно растворился на неведомых городских улицах.

И вот встреча. «Однажды на улице, - вспоминал Асеев, - я увидел широченную спину, по-дельфиньи согнутую дугой…, колыхающийся по тротуару человек» оказался Бурлюком. «Широченные жесткого сукна штаны, цветной жилет, одноглазка в недостающем глазу и - фигура фавна, столпа, отца русского футуризма врастает в землю от неожиданной встречи».

Вместе с детьми, женой и родственниками он обосновался «за сопками», в Рабочей слободке. Его жильем стал особнячок в два этажа, увенчанный острыми башенками, стоящий на северо-восточном склоне сопки Буссе (ул. Шилкинская). Таким он выглядит на линогравюре художника, созданной в 1920 г. Все комнатки, где он жил «берложной жизнью», были заняты нарами, книгами и холстами для картин... «Наскребши немного денег, - вспоминал Асеев, - он закупал краски, холст, бумагу, чай, сахар, пшено, муку и материю на рубашки детям - всего месяцев на пять и засаживался за холсты. Он писал маслом и акварелью, сепией и тушью, а его жена, Мария Никифоровна, сидела рядом, записывая диктуемые им рассказы и воспоминания.

Двери его квартиры никогда не запирались. Возвращавшиеся из доков рабочие часто заходили к нему смотреть его цветистые полотна и разговаривать о них - столь странных, ярких и непохожих на Третьяковскую галерею».

С легкой руки Николая Асеева «отец русского футуризма», его друзья – Третьяков и Пальмов вошли в состав ЛХО, мгновенно обретшего яркую футуристическую направленность. Воспрянувший духом художник, как и прежде, стал проявлять свой характер.

В 1919 г. был открыт театр-кабаре «Би-Ба-Бо» (Светланская, 50), имевший успех у публики. Давид Давидович стал его директором, получая фантастическую по тем временам сумму – 60000 рублей. Местная пресса сразу отметила его сильный «шантанный привкус». Смущенные владельцы пригласили талантливых, знающих театральное дело людей, и «Би-Ба-Бо», где «интересы сцены стали преобладать над интере дожник был «заводилой» конкурса эскизов «Улица современного Владивостока», декоративных и живописных композиций на лучший театральный занавес, конкурса статей и рефератов по теме «Искусство и революция». Выставки, проводимые в залах города и в собственном помещении художественной секции ЛХО, в подвальном этаже «Золотой Рог» (Светланская, 13), назывались салонами.

Местная пресса часто критиковала работу «Балаганчика» за неразборчивость репертуара, за эпатаж и футуристический уклон. В марте 1920 г. в одной из газет были напечатаны стихотворные заметки «на футуристическом жаргоне», где есть такие строки: «…Кто-то где-то уж бурлючил, кто-то что-то футурил…». Позже положительных отзывов стало больше. Небольшой зал в подвальном помещении «Золотого Рога» притягивал многих талантливых художников и литераторов, начинающих поэтов, мэтров сцены и молодых артистов.

Во Владивостоке в виде плакатов и статей Д.Бурлюк опубликовал программные статьи о футуризме, выходившие ранее в столичных городах (Петрограде и Москве). На краю России им опубликовано немало статей и в различных местных журналах («Лель», «Творчество», «Неделя») о своей жизни, о встречах с писателями, поэтами, художниками, а также некоторые переводы стихов современных ему европейских поэтов.

Столь яркая деятельность Бурлюка снискала ему невиданную популярность. По замечанию Асеева, «с каскадом выставок, лекций, поэзо-концертов, [его] воспринимали как мессию. Зеваки ходили за ним толпами».

В период пребывания во Владивостоке художник Бурлюк по-прежнему оставался «разноязычным», используя различные стили и приемы от реализма до кубизма. Например, «Китайские джонки» выглядят классическими по отношению к грубовато-натуралистичным и экспрессивным «Купальщицам». Часто он писал этюды в торговом порту и на берегу бухты п-ва Муравьев-Амурский. Особое место во «Владивостокском» цикле занимает абстрактная картина «Глаза» (1920 г.). Это динамичная композиция из геометрических форм, сбитых в тревожном ритме. Из глубины холста прямо на зрителя с ужасом смотрят пронзительные, кричащие глаза. Это глаза рока, крик страха и ужас перед неизвестностью, словно крик души измученной, израненной и обескровленной Руси. Для художника картина стала последней, созданной в родном Отечестве…

…Трудным был период зимы-весны 1920 г. – от антиколчаковского переворота до японского выступления. Вспоминает С.Третьяков: «31 января 1920 года. День, когда партизаны… вошли во Владивосток, ставя точку колчаковщине. Спешно ладим выпуск журнала «Бирюч», где преобладают футуристические материалы». Читаем далее: «Однажды вечером 4 апреля на Тигровой горе… собрались мы, футуристы - Асеев, Бурлюк, Пальмов, Алымов, я. Назад шли вечером... Улицы были безлюдны. Отряды японцев спешно занимали перекрестки. Почуяв неладное, мы прибавили шагу. За спиной закричал пулемет. Сбоку другой. Ружейные выстрелы с Тигровой Горы перекликнулись с далеким Гнилым Углом... Это началось знаменитое японское наступление 4-5 апреля. …Все японское население Владивостока вышло на улицу торжествовать победу. Прачечники, парикмахеры, часовщики и тысячи японских проституток шли сплошной воблой по улице, дома которой были утыканы японскими флагами цвета яичницы - белое с красным диском…

Притиснутые к стене толпой, мы тряслись от гнева, беспомощности и мести. Многих твердолобых советоненавистников в этот день японцы научили верности своей стране. Три дня Владивосток был без власти, и не нашлось ни одной самой оголтелой группы политических проходимцев, которая бы подхватила бросовый город в свои руки».

Наверное, именно тогда Бурлюк принял твердое решение покинуть Родину. Но для этого нужны были деньги. Продавая свои картины, художник не жадничал, а был благосклонен к покупателям. В этом убедился служивший во Владивостоке Оота Какумин – буддийский священник секты Урадзио хонгадзи. На выставке его тронула картина «Цвета уральской осени», созданная автором в начале своего пути на восток. Приобрести ее не хватало денег. Однако Бурлюк, обрадованный интересом японца к своей картине, продал ее за приемлемую цену. Уже позже покупатель отметил этот факт в своих воспоминаниях «Рассказы о России» (1925 г.).

Художник, как и большинство беженцев, мечтал попасть в Америку, что по тем временам было сложно. Соединенные Штаты боялись проникновения левых настроений, буквально просеивая потенциальных эмигрантов через мелкое сито благонадежности. У Бурлюка появился вариант - Япония. Поэтому, заработав от продажи картин и выступлений необходимую сумму, в конце сентября 1920 г. вместе с художником-футуристом Пальмовым он отбыл в Страну восходящего солнца, временно оставив свое семейство в неспокойном Владивостоке.

Впрочем, для Давида Бурлюка, оставившего заметный след в культурной жизни Владивостока, начались новые времена, достойные отдельного повествования…

Автор: Валерий МАРКОВ