Очевидец

Год 1991-й. Столетие со дня рождения Осипа Мандельштама всколыхнуло не только всю нашу страну, но и громким эхом отозвалось за рубежом. Жгучий интерес вызывали последние дни поэта, проведенные в пересыльном лагере нашего города, и обстоятельства его смерти. Версий на этот счет существует немало. Одна из них была опубликована на страницах газеты «Владивосток» еще в декабре 1990 года. Основанная на базе сохранившихся документальных материалов, восстановленная по крохам воспоминаний очевидцев и современников, знавших О. Э. Мандельштама, а самое главное – на тех реалиях пересыльного лагеря, которые еще сохранились, она получила признание как в российских, так и зарубежных изданиях.

Среди многих публикаций тех лет особый интерес вызывают материалы очевидцев смерти поэта. Заметной фигурой тех лет стал Юрий Моисеенко, написавший в редакцию газеты «Известия» (22.02.1991 г.) письмо, в котором отметил: «Как прямой свидетель смерти знаменитого поэта, хочу поделиться дополнительными подробностями…». Позже под пером известного журналиста-известинца Эдвина Поляновского в цикле публикаций «Смерть Осипа Мандельштама» была воссоздана почти эпическая фреска трагедии поэта, дополненная якобы новыми свидетельствами очевидца.

В ноябре 1991 г. после получения этого письма, еще до публикации своих материалов, Поляновский позвонил мне во Владивосток, переполошив всю больницу, где я находился («Известия» в то время были изданием ЦК КПСС). Он объяснил суть дела и спросил, как бы я отнесся к этому факту. Мой ответ был простым – очень осторожно. Горький опыт научил (первую легенду о смерти Мандельштама я услышал в 1969 году, еще будучи студентом исторического отделения ДВГУ) тщательно проверять все факты, связанные с гибелью поэта; искать подтверждающие либо отрицающие их документальные материалы.

После появления серии статей на страницах «Известий» (1993, № 121-125) со свидетельствами очередного очевидца читающая публика узнала новую версию смерти поэта. Она стала «ударным» акцентом многих материалов, касающихся этой темы. Особую роль в интерпретации фактов сыграл талант журналиста, «раскрутившего» своего собеседника. Приезжавшие во Владивосток со всей России тележурналисты, ученые-слависты из-за рубежа, как правило, привозили с собой копии известинских статей, а после съемок и экскурсий по бывшему пересыльному лагерю, потрясенные увиденным и услышанным, всегда спрашивали меня: кому же верить? Даже Павел Нерлер – один из авторитетнейших знатоков жизни и творчества Мандельштама (ныне - председатель Мандельштамовского общества) был в растерянности. Особенно после встречи с Моисеенко… А что могла спросить профессор-славист Хельга Кухарски из Венского университета (Австрия), осенью 1998 года увидевшая воочию бывший пересыльный лагерь?..

До сих пор в своем архиве храню эти пожелтевшие известинские страницы. Перечитанные и осмысленные сотни раз, они убеждали, что это очередная легенда о Мандельштаме, каковых на сегодняшний день немало… Так и написано в одной из моих статей о поэте для сборника «Прикоснувшись к истории. Еврейская диаспора Дальнего Востока России XIX-XXI век» (2000). Интуиция подсказывала - здесь что-то не так.

В свидетельствах Моисеенко смущало многое. И прежде всего – мельчайшие подробности, будто записанные под копирку: имена солагерников, топография лагеря, детали быта и т. п. В воспоминаниях очевидца приведены в общем-то уже известные, расхожие факты. В них не было особости, изюминки; того, что отличает подлинного очевидца от мнимого. Здесь же – незнание многих очевидных фактов и дат. Но самое главное – было ощущение, что автор чего-то недоговаривает, скрывает. Вспомните, как  Надежда Мандельштам – жена поэта отмечала «спекшиеся» в один комок воспоминания свидетелей смерти ее мужа, где правда была похожей на бред, а бред – похожим на правду. Это подтверждали мои встречи со многими бывшими з/к. Даже Георгий Жженов, прошедший самые немыслимые круги ада, в беседе со мной из месива пересылки детально запомнил лишь посадку и рейс до Магадана на пароходе «Джурма».

В своих сомнениях я не ошибся… Но в начале 1990-х, после развала СССР, обращение в какие-либо архивы госструктур было бесполезным. И только годы спустя стало возможным приближение к истине.

В интервью с Поляновским Юрий Моисеенко отметил, что был доставлен во владивостокскую пересылку 14 октября 1938 г., ровно два дня спустя после прибытия Мандельштама. Далее следуют тщательное описание лагерной жизни, знакомство с поэтом и наконец – дата смерти, которую очевидец явно запамятовал. «Моисеенко аккуратен, - отмечает журналист, - час и минуту назвал, а день (смерти. – В. М.) не решился: дня за три-четыре до Нового года». Он подробно рассказал журналисту, как в компании поэта и других лагерников шел на санобработку в «прожарку», как резко ударил в нос запах сулемы, как, схватившись за сердце левой рукой, Мандельштам рухнул на пол, затем пришла женщина-врач и с помощью зеркальца установила, что он мертв… А после этого все его вещички были завернуты в желтое кожаное пальто… Подробности такие, будто все видено своими глазами…

Первым известием подлинной судьбы очередного очевидца стало письмо из УФСБ РФ по Приморскому краю от 18 апреля 2006 г. за № 14/17–М/92-2195. «Моисеенко Юрий (Георгий) Илларионович, 1914 года рождения, - говорится в нем, - уроженец бывшей Могилевской области, БССР, осужденный 7 августа 1937 года по обвинению в совершении преступления, предусмотренного ст. 58-10 (антисоветская агитация) УК РСФСР, к 10 годам лишения свободы с поражением в правах на 3 года, 11 апреля 1939 года убыл в Сиблаг». Таков был ответ на мой запрос. Здесь же приписка: «Сведений о пребывании Моисеенко Ю.И. в пересыльном лагере г. Владивостока в период с октября по декабрь 1938 года» по учетам УВД Хабаровского и Приморского краев, Омской области, ГИАЦ МВД РФ не имеется.

Второй ответ из УФСБ РФ по Магаданской области от 7 ноября 2006 г. за № 10/М-133, пришедший из столицы колымского края, окончательно подтвердил то же самое. «На основании имеющейся в УВД Магаданской области архивной карточки, - говорится в нем, - Моисеенко Юрий (Георгий) Илларионович, 1914 года рождения, уроженец Могилевской области БССР, был осужден 07 августа 1937 года Судебной Коллегией Зап. обл. суда Вяз. НКВД (так в карточке) по статье 58-10 УК к 10 годам лишения свободы с поражением в правах на 3 года, с началом срока с 01 августа 1937 года. 11 апреля 1939 года убыл в Сиблаг».

Полученные документы не исключают, а даже подтверждают, что он был в пересыльном лагере Владивостока и, возможно, мог видеть и опального поэта, и его окружение. Хорошо известно: вплоть до начала 1940-х гг. «транзитка» была единственным звеном связи «материка» с Колымой. Вопрос в другом: как и когда очевидец попал в Магадан, чтобы вернуться во Владивосток в апреле 1939-го.

Известно и то, что навигация заканчивалась в ноябре-декабре, а начиналась в марте-апреле. Правда, многие бывшие з/к относят начало навигации на апрель-май. Но в тот год в указанном письме из Магадана мне сообщили, что последний пароход «Джурма» вошел в бухту Нагаево 12 декабря 1938 года, а 21 декабря того же года отправился назад – во Владивосток. На этом навигация 1938 года закончилась и началась только в марте 1939 года. С учетом того, что рейс из Владивостока до Магадана занимал неделю (факт тоже общеизвестный), можно сказать, что «очевидец» убыл из пересыльного лагеря 5 декабря 1938 г.

«Забыв» точную дату смерти поэта (27 декабря), очевидец не рассказал Поляновскому о том, что в начале декабря 1938 года он был отправлен в бухту Нагаево на пароходе «Джурма» самым последним рейсом. Иначе как он мог оказаться на Колыме? Ведь не самолетом же… Ибо после смерти Мандельштама навигация уже закончилась и пароходы в Магадан не ходили.

Это означает одно: Моисеенко был отправлен на Колыму еще до гибели поэта, а после пересмотра дела (такое бывало часто) его отправили назад, отбывать срок в сибирские лагеря. Именно поэтому он НЕ МОГ быть «прямым свидетелем смерти знаменитого поэта», ибо  в эти декабрьские дни 1938 года в пересыльном лагере Владивостока его НЕ БЫЛО! Признаюсь, что еще потребуется время, чтобы окончательно установить истину. Но очевидно то, что, убыв из Магадана по пути в Сиблаг во Владивосток 11 апреля 1939 года, он неделю спустя снова прибыл в «транзитку».

Не рассказал Моисеенко журналисту и о том, что после Колымы из Владивостока его отправили в ОПТК г. Томска, где он находился до 1 сентября 1944 г., а затем перевели в ИТК № 8 Томской области, откуда он вышел на свободу 7 августа 1947 года, «отмотав» положенный 10-летний срок.

Можно уверенно сказать, что «очевидец», будучи на пересылке весной 1939 года (уже после смерти поэта), мог слышать разные версии гибели Осипа Мандельштама, мог встретить и реальных очевидцев… Разные версии гибели поэта в его воспоминаниях обрели персональный оттенок, пополнились деталями и кое-какими уже известными фактами. Определенный резон есть и в том, что его свидетельства появились в нужное время, когда в мандельштамовские юбилейные дни была обнародована масса публикаций о последних днях жизни поэта. К тому же бывших з/к, знавших его лично, уже не было в живых. Осталось немного: чуточку от себя, чуточку из опубликованных материалов – вот и готова новая легенда… Для чего все это было нужно – у меня ответа нет.

Есть больше оснований доверять тем, кто работал в лагере вольнонаемным. На протяжении нескольких лет моими собеседниками были бывшие работники Дальстроя Алексей Матвеев и Александр Ражев – достаточно образованные для того времени люди. Первый занимал в системе Дальстроя высокую должность - работал зав-отделом капитального строительства. Под его личным контролем начинались все лагерные постройки; он же отбирал кадры из числа заключенных, пригодных для строительных работ. Второй работал вольнонаемным чертежником в шарашке (конструкторском бюро) и знал многих солагерников поэта из числа творческой интеллигенции. Главное – они ходили на работу каждый день, независимо от погоды, и своими глазами видели все, что творилось в ту страшную зиму 1938 года… Оба они независимо друг от друга утверждали, что никаких мер по санобработке заключенных в те декабрьские дни не проводилось. Свирепствовал тиф, люди мерли как мухи.., для погребения умерших работали только специальные бригады из заключенных-бытовиков.

Они же подтверждают, что за несколько дней до Нового года (и смерти поэта. – В. М.), 23-24 декабря, на Владивосток обрушился обильный снегопад, продолжавшийся несколько суток. Бушевала метель, северный ветер достигал 22 м/с, был мороз 18 градусов. Эти подробности, подтвержденные официальной справкой в 1989 году сотрудниками Дальневосточного гидрометеорологического института, существенно дополняют те печальные дни. Кто знает зимний Владивосток с пронизывающими насквозь ветрами, ясно представляет, что это такое. Поэтому более объективна ранняя версия о гибели поэта, основанная на этих и других реальных фактах из воспоминаний очевидцев.

25 декабря Мандельштам уже не смог сойти с нар. Всех заключенных выгнали на улицу расчищать снежные завалы, а поэт остался в бараке. Только на другой день его сняли с нар и унесли в лагерный лазарет, переполненный больными. Это был единственный путь, так как баня и «прожарка» заработали значительно позже, когда эпидемия стала угрожать городу. Вскоре те, кто жил рядом с ним, узнали о его смерти. Оставшиеся в живых свидетели значительно позже рассказывали об этом жене поэта и подчеркивали, что настоящие морозы начались только после смерти Мандельштама.

Больного поэта положили в лагерный лазарет, находившийся в бытовой зоне пересылки. Это было двухэтажное деревянное здание, относительно теплое, с рядами кроватей, заправленных бельем. Оно даже в сильно перестроенном виде до недавнего времени хранило память тех дней. Три года назад его уничтожили, затем были уничтожены сохранившийся хозблок (с «прожаркой») и карьер, откуда поэт носил камни… Сейчас на месте пересылки, прямо на костях невинно замученных, выстроены дома для господ-офицеров «с чады и домочадцы». Крохотный же кусочек лагерной территории, где стоял знаменитый на весь мир 11-й барак, будет застроен весной будущего года… Что имеем – не храним…

А тогда согласно  акту о смерти Осип Эмильевич Мандельштам, 47 лет, умер 27 декабря 1938 года в 12 часов 30 минут. Причина смерти, указанная в акте: паралич сердца.  Тела умерших до погребения складывали справа возле больницы штабелями, как дрова (благо, что стояли морозы), накапливая их партиями. По заведенному правилу на ноге каждого из них была привязана бирка. Поэтому окончательный факт смерти поэта был засвидетельствован только 31 декабря, что и отмечено в протоколе отождествления. Но даже после этого его тело вместе с телами других умерших заключенных не было предано земле. Приближался праздник, и только в начале января уже нового, 1939 года тела умерших были погребены в старом крепостном рву почти рядом с лагерем…

Справка «В»
Мандельштам Осип Эмильевич (03 (15) января 1891 - 27 декабря 1938). Жизнь оборвалась в транзитном (пересыльном) лагере «Вторая Речка» во Владивостоке.

Хотя он и родился в еврейской семье в Варшаве, считал своим, «любимым до слез» Петербург, куда семья переехала в 1897 году. Детство и юность прошли в Петербурге и Павловске. До 1907 года учился в тенишевском училище (школе), увлекался эсеровскими идеями (воспоминания «Шум времени», 1925 год). Год слушал лекции в Сорбонне, еще год в Гейдельберге, потом пять лет изучал романскую филологию в Петербургском университете (курса не окончил).

Поэзия насыщена культурно-историческими образами и мотивами, отмечена конкретно-вещественным восприятием мира, трагическим переживанием гибели культуры. Сборники «Камень», «Tristia», цикл «Воронежские тетради». Книга «Разговор о Данте», автобиографическая проза, статьи о поэзии. Репрессирован; реабилитирован посмертно.

Автор: Валерий МАРКОВ, специально для «В»