Очарованный живописью

К нынешней персональной выставке в галерее «Арка» Гончаренко готовился долго и основательно: специально к вернисажу – 5 декабря -  закончено полотно «Что с нами будет?», программная работа, задуманная много лет назад. Тщательно отбирались картины разных лет (выставка ретроспективная), как будто в первый раз предстоит художнику встреча со зрителем. Между тем впервые участником выставки заслуженный деятель искусств России, первый декан художественного факультета Дальневосточной академии искусств, ее бессменный ректор в 1973-1993 годах, первый председатель Приморского фонда культуры России Вениамин Гончаренко, с именем которого приморское искусство связано неразрывными узами, стал в 1959 году. Дипломная работа выпускника Института живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина открыла ему дорогу на всесоюзную выставку в Москве.

- Вениамин Алексеевич, как получилось, что в послевоенные годы, когда мальчишки страны мечтали о героических профессиях, вы выбрали кисть и краски?

- С детства я мечтал быть летчиком, как мой отец… Еще шахтеры были для меня людьми, исполненными особого героизма. Я ведь вырос в шахтерском поселке в Луганской области, видел и чувствовал пульс этой жизни. Детьми мы пропадали на шахте целый день, играли в разные игры, ловили «диверсантов», в общем, жили своей мальчишеской жизнью… Но уже в пять лет я рисовал цветными карандашами, а в 10 взял в руки мастихин. Как это произошло? Не знаю… Хотелось самому что-то изобразить, в основном рисовал героев. К примеру, из популярного тогда фильма «Чапаев». О том, что существуют профессиональные художники, я понятия не имел.

В начале войны семья оказалась в Абакане, перед тем как идти на фронт, нас туда привез отец. Естественно, темой рисунков стала война.  И вот в газете «Советская Хакасия» объявляют конкурс на лучший рисунок на тему помощи фронту. Помню, рисовал для конкурса, как хлеб везут на фронт… Перед окончанием семилетки я точно решил, что буду поступать в художественное училище. Мы вернулись из эвакуации в Донбасс. Оттуда я написал в несколько городов, в которых такие училища были, просил о вызове: в военное время можно было приехать сдавать экзамены только по специальному разрешению. Вызов пришел сразу из всех мест, я выбрал Одесское художественное училище.  До сих пор не могу понять, почему я поступил. У меня не было за плечами художественной школы, я сам, без всяких правил пытался  рисовать с натуры и вряд ли мог конкурировать с подготовленными сверстниками. Но… я был принят. С тех пор – в годы учебы в Санкт-Петербурге (тогда он был Ленинградом), и после аспирантуры - никогда больше я ни о чем не мечтал. Только об искусстве.

- Вениамин Алексеевич, и Петербургу, и Институту имени Репина приписывают особую магию. Она повлияла на вас?

- Не то слово. Когда я впервые приехал в Санкт-Петербург, он показался мне городом необыкновенно красивым. Но институт, который мы все звали академией – как в прошлые времена, когда это была Императорская академия художеств, – оказался действительно магическим местом. Здесь был особенный мир, существовавший как бы отдельно от города. Совсем недавно у меня была выставка в Санкт-Петербурге… Так вот, многие места мне показались попросту незнакомыми. Я не замечал многого из повседневной жизни во время учебы, проживая  как будто под прекрасным куполом, которым для нас была академия. Перед тем как зайти в первый раз, мы целовали сфинкса на Университетской набережной, тем самым посвящая себя в студенты. Мы с трепетом прикасались к вековечной тяжелой двери, у которой в торжественные дни стоял швейцар. Мы поднимались по узким лестницам, проходили под сводчатыми потолками  коридоров…

Самое удивительное, что этой ауре не мешало то, что мы совершенно каторжным образом трудились. Судите сами. Я был Сталинским стипендиатом, то есть учился все годы на «отлично». Занятия длились с раннего утра до самого вечера. При этом я был старостой курса. Ни разу за время учебы я не опоздал и не пропустил занятия. Зимой я раньше других приходил в класс, чтобы успеть натопить печь к 8.30 – к началу занятий (централизованного отопления в корпусах тогда еще не было). И не было у нас такого – устал, надоело… Мы ходили в театр, во внутреннем дворе института, где зимой заливали каток,  катались на коньках, играли в шахматы, много читали. Жизнь не  была праздной, все время чем-то мы были заняты, но точно помню, что я ложился спать с чувством радостного ожидания завтрашнего дня, той работы, которую начну писать утром…

Еще помню время диплома: я не выходил на улицу из мастерской неделю, писал картину «После смены». В это время в Петербурге стоят белые ночи – солнце то выше, то ниже над горизонтом. И я не знал толком, какое время суток за окном. Это может показаться неправдоподобным, но это правда. Уже здесь, во Владивостоке, мы часто с Кириллом Шебеко, который учился немногим раньше меня, вспоминали общих знакомых и этот магический дух академии, где художников объединял один язык – живописи. Вернее сказать, живопись – это и была настоящая жизнь, а все остальное просто происходило рядом и служило только для того, чтобы помочь развиться главному.

- Сегодня вы - дальневосточный живописец. Ваши пейзажи воспевают Владивосток и Приморье. Как получилось, что молодой талантливый художник приехал на край земли?

- Перед окончанием аспирантуры ко мне приехали из министерства культуры и сказали, что есть решение об организации Дальневосточного института искусств. Я получил официальное предложение стать деканом художественного факультета, на которое согласился. Начал закупать мольберты, что-то еще для организации начала учебного процесса. Помогли академия, Суриковский институт - начинать с чистого листа не так легко. Тем временем поступило еще одно предложение – преподавать в академии в Петербурге. Но я решил ехать, потому что обещал. Сегодня может показаться странным этот шаг, но мы были людьми своего времени. Ответственными людьми… Потом возможность уехать на запад представлялась не раз. Но как-то прикипел. С первого дня  здесь я понял, что нет в Приморье места, которое было бы некрасивым. Любой уголок просто просится на холст, а что еще художнику нужно?

- Вениамин Алексеевич, вы долгие годы работали почти исключительно в портретном жанре. Вас числят мастером психологического портрета. Вы открыли секрет, как писать, чтобы портрет удался?

- Это один из самых сложных жанров… Внешнее сходство – это не портрет. Важно видеть образ, углубиться во внутреннюю сущность человека, попытаться схватить характер, иначе выйдет скучно и банально. Это касается и портретов, которые художник делает по велению души, и заказных. В советские времена мы писали много заказных портретов – передовиков производства, руководителей разного ранга, вождей…

Как-то раз в нашем Союзе художников выдали список портретируемых к очередному празднику. Мне достался некий Михайлов. Вечером смотрю телевизор, а там солидный седовласый военный говорит об очень жизненных вещах. Я сразу представил, как бы написал его, уж больно колоритная внешность. И вот звоню своему кандидату, назначаем встречу. Дверь открывается, и заходит тот самый военный – Михайлов, в то время председатель совета ветеранов. Этот портрет сейчас хранится в музее имени Арсеньева.

Был еще один портрет, у которого довольно любопытная история. Для одного из райкомов партии я писал Ленина. Портрет долго висел в кабинете…  А не так давно на открытии одной из выставок подходит ко мне бизнесмен: «У меня ваш Ленин». Оказывается, во время перестроечных свержений всех авторитетов какой-то чин выстрелил в картину. Потом с райкомовской стены ее сняли, где-то она хранилась, а позже ее приобрел мой собеседник для своей домашней коллекции. Дырочку от пули, которая оказалась на мизинце, заделывать не стал. Так и висит Ленин с простреленным мизинцем…

Что касается психологических портретов, путь к ним сложнее. Я многие годы мечтал написать Кирилла Шебеко. Но как-то не складывался образ. И вот он заглянул ко мне в мастерскую незадолго до смерти. Весь его облик будто вышел на поверхность: измученный болезнью, он пришел в мастерскую и взялся за кисти - даже в последние дни не мыслил себя без любимого дела… Я тут же взял холст и несколькими движениями сделал портрет.

- Одна из ваших работ на выставке называется «Что с нами будет?». В ней есть образы, перешедшие из ваших ранних полотен, а есть современные герои, которых объединяет один вопрос. Вас как живописца он тоже волнует?

- Скорее как человека. Искусство сегодня испытывает кризис содержательного плана: существуют проблемы героя, оригинальности темы и т.д. Но собственно живопись, то есть умение превращать краску в произведение искусства, будет жить до тех пор, пока человек существует на земле.

Автор: Ольга ЗОТОВА (фото автора), «Владивосток»