Маша и война

С Марией Ивановной Шибановой нас познакомило письмо, которое она прислала в редакцию "В". На четырех исписанных карандашом листах поместилась вся ее жизнь. "Простите, что отнимаю у вас время, - извинялась она, - почему-то память все чаще возвращает в детство, юность. И хотя были они нелегкими: раскулачивание, потом работа девчонкой на режимном заводе по 12 часов в смену, но все помнится так живо, как будто произошло со мной вчера. Судьба нашей семьи - лишь одна крохотная страничка в истории страны, но она похожа на тысячи других. Война, как всякая большая беда, в детстве сделала нас взрослыми, а еще научила не держать обиды на ближнего...".

Дом, известно, скажет о хозяйке все. У Марии Ивановны он добротный, чистый и радостный. На свежебеленых стенах - вышитые еще в молодости крестиком букеты, на окнах - накрахмаленные, словно яблоневая кипень, занавески, на комоде - коллекция фарфоровых фигурок. Дом построил муж почти полвека назад, сам пожил в нем недолго - сказались фронтовые раны. Здесь выросли две дочки, сейчас уже радуют бабулю правнуки.

Мы уютно устроились за столом в просторной горнице, Мария Ивановна достала пухлый семейный альбом и начала вспоминать.

Корни. Лихолетье

- Мне было тринадцать, когда началась война. Мы жили тогда в Свердловской области. Помню, объявили об этом по радио днем. Женщины повыскакивали на крыльцо, стали в голос плакать. Потом народ кинулся в магазины покупать соль, спички, муку, керосин - смели все подчистую. А мы никуда не побежали - денег не было, после того как нас раскулачили и выслали из Челябинской области в 1930 году в эту лесную глухомань, семья жила очень бедно, можно сказать, впроголодь. Отец - Иван Гаврилович Завьялов к тому времени уже умер. На память о нем у меня сохранился один документ, когда читаю его - всегда плачу. Это ответ уполномоченного ОГПУ по уральскому Долматовскому району, датированный 1931 годом, на жалобу отца о неправильном его раскулачивании и выселении с семьей из родного села. "До революции Завьялов сеял 15 га, арендовал - 12 га, рабочих лошадей имел 5, коров - 5, мелкого скота по 25 штук, батраков по 2 человека в год, - перечислял уполномоченный, - а еще дом - полукаменный на 4 комнаты, внизу были бакалейная лавка, две каменные кладовые, три деревянных амбара и другие надворные постройки, вел крупную торговлю бакалеей в своей лавке с 1899 по 1918 год, давал под работу бедноте хлеба и денег, за что бедноту и эксплуатировал: В 1926 году купил машину жатку. Был лишен права голоса с 1922 года как торговец и эксплуататор чужого труда и до настоящего времени не восстановлен.

Считаю раскулачивание и выселение Завьялова правильным и полагал бы в жалобе отказать и высылку закрепить": Вот так он рассудил. А ведь семья наша, как рассказывали мне, была что ни на есть работящая, отец, мать и старшие дети (нас было четверо, я самая младшая) от зари до зари трудились, нисколько не меньше батраков, отсюда и достаток был. Да что теперь об этом...

Вскоре после начала войны маму с младшим братом как врагов народа посадили на телегу и отправили еще дальше, лес заготавливать. Меня бы тоже забрали, но я в это время гостила у знакомых в другом селе. Мама к тому времени была уже очень больна и прожила недолго. Меня воспитывала старшая сестра. А брата Михаила забрали на фронт с последнего курса техникума. Ему было 19 лет, он ни разу винтовку в руках не держал и сразу попал в пекло. Через месяц пришла похоронка: погиб на Смоленщине. Много лет спустя мы с сестрой побывали на братской могиле, где он упокоился.

Летом 1942 года меня приняли на работу на военный завод № 73, как значится в трудовой книжке, - по записке, сестра устроила, я же была несовершеннолетняя, вообще подростков здесь работало много.

Сначала сколачивала ящики для "катюш": боковины, дно, крышки. Росточком была мала, поэтому сама становилась на ящик, чтобы достать до станка. К зиме перешла в упаковщицы и до 1946 здесь работала. Так что и мой вклад в Победу над фашистами есть. Помню, приезжали на полигон пораньше, чтобы занять место для ящиков, перевыполнить норму, больше снарядов для "катюш" упаковать. И заработать дополнительный талон на 200 граммов хлеба, в довесок к тем 800, что получала. Работали по 12 часов, первое время очень тяжело было, а потом втянулась.

Как сейчас вижу: с тележки, которая подгонялась по узкоколейке, берешь на левое плечо ракетку, правой рукой прижимаешь к животу головку от "катюши", укладываешь все детали в ящик, вставляешь специальную арматуру, после того как контролер проверит, закрываешь на замок. Ящики ставили в два яруса - как такую тяжесть мы, пацанки, поднимали, ума не приложу. Но поднимали. Руки до локтей и живот были желтые от солидола, никакие обмотки ветошью и брезентовый фартук не спасали. Думала, никогда не отмоется - нет, со временем и следа не осталось. А вот когда после войны платья в ателье шила, с левого плеча всегда два сантиметра убирали.

Голод

Если работали в дневную смену, вечером шли в столовую чистить картошку, она была мелкая, как горох. И так до полуночи. Плеснут нам в тарелку супчика - мы и рады. Доберешься домой, я жила у сестры, бросишь промасленную телогрейку на пол, уснешь мертвецки, а к восьми утра снова на завод.

А еще помнится, самым большим лакомством в то время было блюдо из перемороженной прошлогодней картошки, которую мы собирали весной на колхозных полях, когда сходили снега. Очистишь ее от кожуры, накалишь сковороду, смажешь ее свечкой вместо масла и печешь лепешки. Вообще впервые я досыта хлеба наелась летом 45-го, когда стали продавать коммерческие американские буханки. Мы занимали очередь ранним утром. Хлеб был белый, пышный, пшеничный. Мы уплетали его с растительным маслом, которое тоже появилось в продаже.

"Катюши" я еще целый год после Победы упаковывала, их отправляли в Пермь на заправку. Тогда же начала ходить в вечернюю школу, в седьмой класс. Много лет спустя увидела "катюшу" в музее здесь, во Владивостоке. Обняла снаряд, как близкого человека. Подошла ко мне пожилая женщина, выяснилось, что она в войну была шофером и возила эти снаряды на фронт. Мы с ней тоже обнялись, как родные, и стали вспоминать, вспоминать...

После Победы

Послевоенная жизнь у Марии Ивановны сложилась счастливо. Владивосток стал для нее второй родиной, она приехала сюда 60 лет назад. Здесь вышла замуж. Здесь нашла работу, как она сама говорит, в радость - свыше 30 лет трудилась на центральном телеграфе. Заядлая путешественница, она вместе с мужем и дочками объездила полсвета.

Сейчас баба Маня, как называют ее соседи, главная хозяйка на Сельской улице, где осталось с десяток частных домов. Энергичная, неугомонная, это она добилась, чтобы городские власти отремонтировали колодец, теперь сюда полгорода за водой ездят, до того вкусная. Потом, наняв работников и рассчитавшись с ними из собственного кармана, привела в порядок стойку с почтовыми ящиками. На огороде и в садочке - везде у нее полный порядок, спасибо, семья помогает, но командир и главный работник все же сама Мария Ивановна.

Она любит читать, готовить разносолы, угощать гостей, вот и журналисту "В", несмотря на все протесты, вручила-таки баночку облепихового сока собственного производства, сейчас сотрудники редакции с удовольствием добавляют его в чай.

Видимо, такой особой закалки эти люди, взросление которых пришлось на военное лихолетье. В память о той поре у 78-летней Марии Шибановой одна-единственная награда - медаль "За доблестный труд в Великой Отечественной войне". Но разве это главное...

Автор: Тамара КАЛИБЕРОВА, фото автора и Нины ПЕТРУХИНОЙ, "Владивосток"