Душа-человек
Небольшая заметка в “В” о бывшем первом секретаре Приморского крайкома КПСС Василии Чернышеве, о том, что нынешний губернатор Евгений Наздратенко нашел средства для изготовления памятника. И телефонный звонок: “Я так счастлива, что вспомнили Василия Ефимовича”. Звонила Нина Пинкевич, когда-то лечившая Чернышева. Мы встретились. Говорили и о герое материала, и о самой Нине Михайловне. Две судьбы, два интересных человека, кусочек нашей истории.
В комнате, где мы устроились в креслах, на стенах фотографии внуков. Пять милых и, конечно же, бесконечно любимых лиц. Приходя в гости, они наполняют молодой энергией весь дом, в котором вот уже год как поселилась тишина - ушел из жизни муж, с которым прожито 48 счастливых лет. “Я совсем недавно вновь научилась улыбаться”, - говорит Нина Михайловна и отвлекает мое внимание на живописные плакетки, украшающие стены: “Мне их коллеги подарили, когда уходила на пенсию”. На пенсию она официально ушла в 87-м, но еще несколько лет продолжала консультировать больных, ведь высокий профессионализм заведующей кафедрой терапии педиатрического факультета мединститута после ухода на пенсию никуда не пропал, в ее советах нуждались молодые коллеги. Благодаря своим знаниям и своей специализации она и с Чернышевым познакомилась.
“У Василия Ефимовича, конечно, был свой, “рабочий”, врач - Смирнова, - рассказывает Нина Михайловна, - а Нина Ивановна Дорофеева, Владимир Иванович Живодеров и я стали своего рода “шапкой”, консультантами”. Врач - человек особый, он видит пациента не при параде - слабого, задыхающегося, с распухшим от простуды носом. Перед медиком человек как на ладони: и дурной характер, и неприятные привычки скрыть невозможно. Особенно перед врачом, который проводит с пациентом иногда по нескольку суток. А Василий Ефимович, к сожалению, имел такое здоровье, что врачам приходилось и ночевать в его доме, и в дороге сопровождать.
“Капризничал, когда болел?” - спрашиваю. “Что вы! - Нина Михайловна даже руками всплеснула. - Он был душа-человек”. Это сейчас мы о власть предержащих всю подноготную знаем, а в то время были они для простых смертных людьми закрытыми. Мало кто знал о тяжелейшей жизненной драме Чернышева. Двое сыновей, уже подростки, подорвались на мине, сразу за ними похоронил тяжело болевшую жену. Во Владивосток приехал с дочерьми-школьницами, Галей и Таней. “У него в квартире мебель казенная была, - вспоминает Нина Михайловна. - Очень скромно жили. Приходила только прикрепленная женщина, чтобы еду приготовить”. Однажды больной Чернышев достал фотоальбом: “Посмотри, Пиня (так он иногда называл Пинкевич), как ты на мою жену похожа...” Он жил работой. В прямом смысле: “В вашей газете уже писали, что именно при Чернышеве были открыты новые институты, что он заботился об экономическом благополучии края. Но, наверное, больше всего Василий Ефимович беспокоился о том, чтобы люди не голодали. Тогда, в начале 60-х, в стране трудно с продуктами было, во многих областях карточки ввели. А мы о них не знали, потому что Чернышев в Москве выбивал целые составы с макаронами, мукой. Все что мог. Однажды в гостинице я долго его ждала, уже думала, что в больницу увезли, у него ведь сердце очень больное было. И вот вижу - идет. Запыхался, но довольный. Говорит - удалось вагон риса достать. А глаза у него при этом! Вы не представляете - просто лучились от счастья”.
Конечно, Нина Михайловна видела лишь одну сторону жизни первого секретаря и кое о чем только догадывалась. Например, о том, что порой ради приморцев мог Василий Ефимович воспользоваться своим геройским званием и партизанским прошлым. Тогда такие люди были в Кремле в почете. Но ведь не для себя блага выбивал - для земляков.
Кстати, вспоминая партизанскую жизнь, рассказывал Василий Ефимович своему строгому врачу, какую они кашу с жареным салом в то время едали. Но Нина Михайловна на “вкусные” воспоминания не покупалась и жестко ограничивала попытки своего подопечного съесть что-нибудь лишнее. Ради его же здоровья. Ей-то это было нетрудно, потому как сама в еде совсем не привередлива. Когда мы встретились, она внимательно изучала кулинарную книгу: “Вот приятельница тыквой угостила, а как кашу варить, я и не знаю”. Вроде бы не характерная это черта для старшего, неизбалованного поколения, но Нине Михайловне действительно всегда не хватало времени на домашние дела. “Когда диссертацию писала, - вспоминает, - приходили ко мне бывшие пациентки, ставшие постепенно добрыми друзьями, и варили кастрюлю супа сразу дня на два-три. У меня ведь уже двое детей было, да и общественных нагрузок масса”.
Наш разговор, временами уходя в сторону, каждый раз возвращался к Чернышеву. “Палаты-люкс в больницах при нем завели?” - не скрываю своего любопытства. “Нет-нет, - даже чуть возмущается моя собеседница. - При Василии Ефимовиче это было бы невозможно. Он прежде всего о других думал, о себе - в последнюю очередь. Это уже после него главного и лечащего врачей обязали начальство у входа при параде встречать. Пожилые люди его до сих пор добрым словом вспоминают. О ком еще из первых лиц так по-хорошему говорят?” Быстро меняется жизнь. “А вы знаете, - задумчиво говорит моя собеседница, - Чернышев, наверное, был одним из последних настоящих коммунистов. - Она выразительно подчеркивает слово “настоящий”. - Он был очень честным и очень ответственным. Наверное, поэтому в Москве долго проработать не смог...” Мы молчим и, кажется, думаем об одном: о порядочности власть предержащих.
Нина Михайловна вспоминала вроде бы мелкие детали - о том, например, как просто было при разговоре с первым секретарем попросить за кого-то, лишь бы не за себя (этого Чернышев не выносил), как неуютно чувствовали себя перед ним провинившиеся и как радовались те, кто сделал что-то очень трудное, но чрезвычайно важное для людей. Она вспоминала о дочерях Василия Ефимовича, которых он сумел воспитать не избалованными наследницами, а настоящими трудяжками. И в этой мозаике отрывочных фраз вырисовывался не функционер, не властитель края, а очень душевный человек, все свои силы отдававший Приморью.
Проводя много времени рядом с таким человеком, наверное, невозможно что-то не перенять у него. Конечно, Нина Михайловна и сама по себе особа волевая, организованная, с общественной жилкой. Но все эти черты характера Чернышев как бы помог отшлифовать. Ей очень тяжело было расставаться с работой - за год до пенсии начала себя к ней готовить, постепенно отказываясь от многочисленных общественных нагрузок. Потом, продолжая консультировать больных в санатории “Амурский залив”, просиживала с ними часами, отвечая на многочисленные вопросы и удивляя пациентов доброй неспешностью. “У врача по 35-40 больных, - говорит Нина Михайловна, - у консультанта четыре-пять. И эта неспешность очень нужна людям”. Ее советы медики всегда ценили, многие до сих пор не забывают учителя. Странно только, что о 75-летии своего бывшего сотрудника, которое Нина Михайловна отметила совсем недавно, не вспомнили в ректорате ВГМУ. Время, видно, такое наступило, что сиюминутные заботы заслоняют даже память о юбилеях коллег.
...Заканчивая разговор, мы вышли на балкон. Перед глазами была известная горожанам многоэтажка, где живут далеко не последние люди Владивостока. “Когда были многочасовые перебои со светом, - сказала Нина Михайловна, - в этом доме окна всегда горели. Василий Ефимович такого себе бы не позволил”.
