Стрекоза
Приезжему может показаться, что жизнь в фокинских девятиэтажках, именуемых в народе “чудильниками”, вымирает. Не в каждом населенном пункте увидишь оконные проемы, заложенные кирпичом, - так замуровываются целые квартиры, не подлежащие восстановлению. Дерзновенный план реконструкции “чудильников” в элитное жилье разбился о рифы экономических реформ. Единственная перестроенная девятиэтажка, которой поначалу повезло, до сих пор не заселена из-за множества недоделок и отсутствия необходимых материалов, что, по мнению несостоявшихся новоселов, скорее сюжет для криминальной хроники, нежели для рубрики “Удивительное - рядом”...
Обитатели же обветшавших символов социалистического общежития - народец в массе своей странный, зачастую пьющий, со своими проблемами, редкими проблесками житейских радостей, но до общения охочий. Душными летними вечерами выползают они из своих крысиных нор на улицу и, примостившись прямо во дворе, чаще не дальше обшарпанного заплеванного крыльца, попивают сомнительного производства водочку, курят грязные бычки, что-то обсуждают, порой переходя на шепот. Но тишина эта зловеща и в любой момент может взорваться пьяной дракой, бурными потоками слез и оскорблений... И тогда люди эти из полупризраков превращаются в зверье - агрессивное и неуправляемое. Возле этих домов всегда полно ребятишек, голодных, чумазых, ободранных...
Солнце уже сползало за линию горизонта. Я шла двором одного из “чудильников”. Дом казался необитаемым. Но на крыльце сидели какие-то люди, отрешенные, их неспешный разговор наполнял влажный горячий воздух не то стоном, не то гулом.
Мое внимание привлекла девчонка лет семи, лихо качавшаяся на самодельных качелях здесь же, у самого дома. Она так старательно раскачивалась, что казалось: еще мгновение - и ветхая веревка лопнет, а девчонка, невесомая как пушинка, улетит в облака. Она напомнила мне “Стрекозу”, словно прилетевшую в грязный фокинский дворик с известного полотна Репина. Я остолбенела: такое же платье, свисавшее с тощей фигурки клетчатыми лохмотьями, стоптанные башмаки, светлые волосенки, озорные глаза... и панама! Панама меня окончательно сбила с толку. Так поразительно похожа была она на ту, что в далеком моем детстве носила моя ныне покойная бабушка. Девчонка, увидев, что я ее рассматриваю, весело крикнула:
- Привет! - и унеслась ввысь.
- Здравствуй, - улыбнулась я. - ну и классная же у тебя панама!
Панама, не стиранная бог знает сколько лет, выстроченная по полям, была в нескольких местах расцвечена ржавчиной. “Шляпку эту, - важно ответила девчонка, - мне Нинка Серая Шейка подарила!” Дальше разговор завязался доверительный и веселый.
- Как тебя зовут?
- Надь-уха! - выдохнула она, взлетая вверх.
- Нинка Серая Шейка - это кто?
- Мамкина подруга. - Она лихо спрыгнула с качелей, взметнув рваным башмаком облако рыжей пыли. - Да вон она сидит, мамка-то моя, а рядом - Серая Шейка.
Я взглянула на крыльцо. Две довольно молодые женщины, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, курили на крыльце в окружении честной компании отъявленных богодулов.
- А почему Нинку Серой Шейкой зовут? Она что, руку ломала? - спросила я, вспомнив про несчастную утку из сказки.
- Да нет! Она шею никогда не моет! - последовал ответ, и я поняла, что про утку Надюха не читала. Постепенно она поведала о мамкиных друзьях и о Водяном - он был водопроводчиком когда-то, а теперь вместо папки у них. Есть у Надюхи и братик, но живет он у бабушки в Находке.
- А я с мамкой, ее нельзя одну оставить - сгорит. Когда не пьяная, она добрая и часто плачет, а выпьет, то и побить может, - поведала она с недетской тоской в голосе.
Я рассказала ей про Серую Шейку. Она слушала, раскрыв рот и не перебивая, словно боялась, что замолчу. Потом долго махала мне вслед тоненькой ручонкой, выпроставшейся из плена заношенного клетчатого платьица.
Встреча эта запала в душу, и всякий раз, проходя знакомым двором, ищу я глазами маленькую Стрекозу, а не найдя, поднимаю лицо вверх, надеясь за грязными оконными стеклами угадать ее веселую мордашку.
