Ефим Шифрин в маске и без

Во время своего последнего концерта во Владивостоке Ефим Шифрин читал в основном старое-знакомое. Своими песнями публику слишком не утомлял, давал дозированно через четыре-пять монологов. Слегка разочаровал образ “дурачка”, нещадно эксплуатируемый Шифриным. Шутки на грани фола - в устах другого это звучало бы пошло, а у Шифрина выходило мило и временами смешно.

Совсем другим предстал артист в номере гостиницы, где мы с ним встретились на следующий день.

- Ефим, бывали ли у вас тяжелые концерты, когда не смеются зрители и все тут?

- Тяжелый зал обычно на заказных концертах, когда аудитория представлена людьми одной профессии или чиновниками высокого порядка. Там официальная атмосфера к смеху не располагает. Но это нужно принять как условие профессии.

За 21 год работы на эстраде я привык ни в чем не обвинять публику, если у нас с ней что-то не получается. По молодости мне казалось, что с залом надо сражаться, любой выход - это битва. С опытом я понял, что выходить к зрителям нужно как раз без забрала, демонстрируя свое расположение. Зал мистическим образом это чувствует. Все складывается в первые минуты концерта.

- Существуют ли универсальные шутки - на все времена?

- Шуток таких нет, но смеховые модели постоянны - от Аристотеля до наших дней. Для высоколобой интеллигенции или для городского мещанства в части ситуации смешно одно и то же. Герой Шварценеггера или наш рабочий 50-х годов не может быть смешным. Смешон только маргинал, который не вписывается в обычные представления о том, каким должен быть человек. Это всегда некий антипод. Герой, но с маленькой буквы.

Есть претензии к форме выражения смешного. Утонченный зритель хочет более тонкого воплощения, человек более простой ждет простой формы. Искусство Чаплина было универсально, обращено ко всем. Можно к подобному только стремиться.

Я очень не люблю, когда эстеты, люди от искусствоведения сильно принижают эстраду, отмечая в ней только развлекательную сторону. Содержание в ней так же велико, как и в других видах искусства. Верно говорит Миша Мишин: “Пошлость высокой оперы ничуть не лучше, чем рассказанный со сцены фривольный анекдот”. И петь можно плохо, и на эстраде работать плохо. Сам жанр не дает никакого алиби.

- Кстати, Ефим, вам голос кто-то ставил?

- Я учился в музыкальной школе, потом 4 года в цирковом училище ходил на фортепьянный факультатив и занимался вокалом у Малютиной. В нашем жанре почти все с музыкальным образованием. Представители музыкальной тусовки сокрушаются, что сатирики и политики совершают поползновения на их жанр. Но мне иногда их хочется спросить: “А вы в отличие от сатириков ноты-то знаете?” Я не считаю, что сертификат на пение выдается только тем, кто сегодня выводит три ноты под дискотечные ритмы.

- В одном из интервью вы говорили: “Главное, чтобы не было про текущий момент”. Но во время концерта мы столько услышали про этот самый “текущий момент”.

- Тогда я отмечал стремление не касаться политики. Не хочется людям перед сном морочить голову тем, что им и без меня поставляют в избытке. Но как ни стараешься улизнуть от этой темы, не получается. Сама жизнь такие зигзаги дает, что нужно как-то вписываться в эти нечаянные повороты. Единственно, я пытаюсь злободневность облекать в комическую форму, вкладывая в уста моих чудаков-персонажей. Всегда прикрываюсь маской, когда говорю о политике. Также я не занимаюсь черным юмором, язвительным, раздражающим, мне это не близко.

- А юмор “ниже пояса” признаете...

- Грубо говоря, юмор - это все, что ниже пояса. И обычно вызывает смех то, что не принято обсуждать публично - это частная жизнь, в которой есть место и физиологическим отправлениям, и эротике. Мне кажется, что некая брезгливость по отношению к интимной части идет от советской эстетики. Раньше считалось, можно говорить только о том, что выше наглухо застегнутого воротника. Я был поражен в Америке, когда впервые попал в клуб комедиантов, там степенные зрители просто помирали со смеху. Английский тогда знал плохо, но слышал только “F..k”, переводчик подтвердил, что это все про то... Мы по инерции привыкли смеяться над бюрократами, чинушами, взяточниками, но это не вся жизнь.

- Ефим, вы себя к каким русским относите?

- Я себя отношу к старым евреям (смеется). Но способ моего мышления, как у старых русских. Русский язык для меня шире, чем все остальные приметы нашей жизни - кокошники, самовары, березки. Мне дорога наша словесность. Не могу слышать нынешнюю телевизионную речь. Не нравится сама мелодика этой речи, которая становится похожей на американскую. Русская фраза опирается на одно логическое ударение, а наши ди-джеи делают ударение на каждом слове. Это новые русские? Мне кажется, что это вообще нерусские. Верно говорят только дикторы, которых списали в архив.

А по всем остальным характеристикам я - “совок” такой же, как все остальные. Человек, обязанный эпохе своим воспитанием, представлениями о ценностях. Мне бы в то время, когда мальчики ходили в белых сатиновых рубашечках и все нежно дружили друг с другом. В этом времени мне было бы хорошо.

- Насколько место рождения и национальность повлияли на ваше чувство юмора?

- Место рождения почти никак, Колыма и Колыма. Я родился в 1956 году, когда отца уже реабилитировали, поэтому тяготы лагерной жизни меня почти не коснулись. Единственно, круг общения родителей составляли сплошь вчерашние заключенные. А национальность... Я не чувствовал проявления антисемитизма на том уровне, на котором его чувствовали евреи в концентрационных лагерях, но на бытовом уровне - да. Кстати, на любом курсе университета, в котором я учился, всегда было ровно по два представителя моей национальности. Эта странная цифра вызывала мысль о некой процентной норме. В Латвии тогда жило очень много евреев, естественно, многие хотели поступить в вуз. Моим сверстникам приходилось уезжать учиться в провинциальные города. Были закрытые для евреев вузы, например, бауманский институт, но и там случались прорывы. Так, Сеня Фарада (в молодые годы Фердман) окончил бауманский институт.

- Часто писатели сами выходят на эстраду читать свои монологи, а у вас не было желания написать что-нибудь, к примеру, для того же Коклюшкина, который пишет для вас уже двадцать лет?

- Не дорос еще до того, чтобы писать эстрадные тексты. Я, как Наташа Ростова, даже писем не пишу. Правда, у меня вышло две книжки. Так, писал для себя, хотя в дневниковых записях есть лукавство, все равно рассчитываешь на какого-то читателя. Потом издатель сам меня нашел.

- Ефим, вопрос, может быть, не совсем к вам и все же: почему в “Аншлаге” всегда мелькают одни и те же лица, почему там никогда нельзя увидеть того же Жванецкого? Такое чувство, что сатирики и юмористы поделили передачи.

- “Аншлаг” - передача Регины Дубовицкой, она все и определяет. Но я догадываюсь, что не все хотят сниматься в “Аншлаге”. Вы не увидите там Яна Арлазорова, почти нет Романа Карцева, Жванецкого. Но с другой стороны, и я не снимаюсь в “Смехопанораме”, “Белом попугае”. Вы очень верно заметили, что передачи поделены. “Аншлаг” появился, когда еще шла передача “Вокруг смеха”. Соперничество этих двух телевизионных программ было так очевидно. Просто можно было писать бесплатное пособие по тому, как надо делить людей, выступающих в нашем жанре. С тех пор “поделенные” никак друг с другом не соприкасаются. Мне кажется, что это смешно.

- Можно напоследок о личном? Мы за вас так порадовались, когда поползли слухи о том, что вы сочетались законным браком с Кларой Новиковой. И вообще женщины всегда волнуются, когда читают, что Ефим Шифрин до сих пор холост.

- В ответе на этот вопрос меня устраивает любая версия, придумайте сами. Моя личная жизнь потому и личная, что не общественная.