“На китайском моем полустанке...”
В стремительно растущем, крикливо-горластом Харбине их тихие голоса совсем уж растворились. Старых русских здесь теперь и десятка не наберется. По большей части очень одинокие, они редко получают весточки из России. Держатся друг друга, утешают, шутят, делятся последними новостями, молятся, провожают в последний путь тех, кто ушел. Ну вот, еще один... У каждого - своя судьба, непохожая на другие. И такая общая с другими - русскими без России
Заснеженная улица в центре Харбина, черная подворотня, узкая лестница, закопченный, до ужаса обветшавший коридор. Старая китайская коммуналка. За одной из этих дверей живет Ефросинья Андреевна Никифорова. Ефросинье Андреевне - 96 лет. Ясная память, в памяти - десятки имен и фамилий тех, с кем сводила жизнь. Вот только ноги с недавнего времени почти неходячие, только и передвигается по крохотной своей комнатушке. Даже до церкви не дойти.
“Папа служил в Петрограде, конторщиком был, бухгалтером. А там и гражданская война. Туго стало, кушать совсем нечего, и нас, детей, в семье трое. Папа поехал в Смоленскую губернию, думал, там подработает, продуктов раздобудет. Какой там - продразверстка... Здесь, в Харбине, у него родственники были, письма все писали: приезжайте, у нас тут спокойно, сытно, переждете - а дальше видно будет”.
Ефросинья Андреевна наливает мне в кружку кофию, сама - по часам - пьет лекарство: недавно, под Покров, перенесла сердечный приступ, едва выходили. В углу - икона, свеча горит. Кружевная салфетка на комоде. Русский пятачок, затерянный посреди чужого, почему-то так и не ставшего родным Китая.
“Ехали до Читы товарняком, и дальше, с пересадками. Мне 13-й год шел. Прибыли 23 октября 1923 года. Вот уж 75 лет как здесь. Думали, временно, а вот оно как получилось. Обживались долго. Но жизнь тут и правда поначалу была неплохой. Русских школ масса, политехникум, медтехникум, театры. Из Москвы артисты приезжали, в 36-м Шаляпин концерт давал. Я, правда, не попала - билеты не по моему карману”.
Харбин в начале века строили русские. Потрясающая, грандиозная для тех времен стройка - КВЖД. Русские изыскатели, инженеры, строители, архитекторы, железнодорожники. А вслед за ними и русские учителя, врачи, артисты... Исторические источники указывают: здесь была колония русских многим более ста тысяч человек. Старый город удивительно напоминает Владивосток.
Ефросинья Андреевна так и не выучила китайский язык - пока Харбин был русским, вроде как ни к чему, а потом не пришлось. Китайскую кухню почему-то тоже не полюбила, по привычке готовит себе борщ, котлетки, картошку. К принесенным мною китайским сладостям и не притронулась.
“Окончила гимназию, потом фармацевтические курсы. В вузе за учебу платить надо было. Тогда еще золото ходило, на Новгородней улице китайцы-менялки сидели, на прилавке - тазики, в одном - золото, в другом - серебро... 50 лет в аптеках проработала, всем порошки готовила - и русским, и китайцам.
Если б вы знали, какие тут врачи были - интеллигентные, образованные. Общество врачей человек 100 насчитывало, каждую неделю совещание собирали, научными идеями обменивались. Уже потом многие стали уезжать из Харбина. Кто в Австралию, кто в Америку. А я за границу ехать не хотела, хоть и звали. Все от заграницы в восторге - а мне не надо. Они там со своим образованием и опытом посудомойками подолгу работали. А был такой случай: врач Серебряков в Америке только санитаром и смог устроиться. Тут экстренного больного привезли, за хирургом срочно послали. А Серебряков - опытный доктор, понял, пациент не дождется. И на свой страх и риск начал операцию. Конечно, сразу скандал, потом посмотрели, оценили - и дали практику. Шетухин - блестящий был врач, туберкулез вылечивал! В Россию вернулся уже после 53-го года, когда его отца из лагеря освободили. Помню еще Владимира Алексеевича Казанбека. Таких врачей не было и больше нет. Его женщина к больному ребенку вызвала, он осмотрел, взял трубочку и высосал с горла налет. Судя по всему, это дифтерия была. Матери сказал: “Ваш ребенок будет жить, а я не знаю...” Через несколько дней умер. Давно это было, году в 30-м. Пока ноги ходили, на кладбище приезжала. В последнее время его памятник уж разбитый был, и поправить некому”.
Фармацевтом Ефросинья Андреевна, рассказывают, была преаккуратнейшим: год спустя помнила пропись любого порошка, выданного больному. А вот в личном плане... Была в ее жизни любовь, да случилась трагедия. Она нехотя об этом вспоминает. А больше уж не сложилось.
“Смешанные браки тут редкостью были, разве что за богатых лавочников выходили. Только если женщина умная, она своим детям обязательно русский язык и традиции передавала. А я не хотела за китайца идти. Жили как? По молодости - весело. Учились, веселились, кушали вкусно. А какие балы тут устраивали! Русское консульство шикарное было. Работу свою я очень любила, допоздна задерживалась. А в выходной, бывало, пойду на речку Сунгари, накупаюсь, белье выстираю, развешу на кустах, печурка у меня там была, чаю нагрею, подружки придут - и до темноты разговариваем”.
“С соседями-то общаетесь, Ефросинья Андреевна? Друзья среди китайцев есть?”
“Чужие они мне... Всю жизнь среди них прожила, и пусть не обижаются, лукавые они. Правда, одну семью никогда не забуду. Тут на третьем этаже японцы жили - муж, жена да дочка, а когда случилось обострение с Японией в начале 30-х, пришли и мужа с женой арестовали. Девочка одна осталась, не знаю, что бы с нею и было, да только моя соседка-китаянка к себе ее забрала, в любви и заботе вырастила, замуж выдала. Это ребенка-то врагов! Девочка выросла, поехала в Японию, там опубликовали ее фотографию - и отец ее узнал! Она привезла в Японию свою семью, потом разыскала приемных родителей, вызов им прислала. Они сначала в гости съездили, а потом и насовсем”.
Китайская культурная революция, по счастью, обошла ее стороной, так, лишь трагическими отголосками. Оба брата Ефросиньи Андреевны уехали из Китая: один - не по своей воле, арестован советскими чекистами в 1946 году, много лет провел в лагерях НКВД. Другой, уже позже - первым эшелоном поехал на целину, на Алтай. Живы его дети, племянники Ефросиньи Никифоровой, уж и внуков полный дом. Была она у них в гостях в 60-м году, пишут письма и сейчас, все в Россию зовут. Она все эти годы стеснялась поехать: “Куда ж я им на шею сяду? Пенсии мне в России не видать...” А теперь - может, и поехала бы уж, да сил нет. Но любая газета, письмецо - перечитываются по сотне раз. Все, что происходит тут, у нас, она знает. Переживает за нынешние неудачи. И безмерно тоскует. Всю меру этой печали вложила она в рукопожатие, когда прощались. Я уезжала, а она оставалась...
“Ефросинья Андреевна, ну почему ж не вернулись в Россию?”
“Да не жалею я ни о чем, видать, судьба такая была”.
“А о чем Бога просите?”
“Чтоб ноги бегали. Нельзя мне неподвижной остаться. Пока бодрой была, полный дом гостей. А тут - уж и приходить перестали...”
“Какой самый счастливый момент в жизни вспоминаете?”
“Как девчонкой бегала грибы собирать... Бывало, и земляники наберу. Мы под Смоленском жили. Да когда папа с мамой живы были... Они тоже тут, в этой земле остались”.
“Иногда я думаю о том, на сто лет вперед перелетая,
Как, раскрыв многоречивый том “Наша эмиграция в Китае”,
О судьбе изгнанников печальной
Юноша задумается дальний.
Не суди...”
“С желтым морем ты не можешь слиться...”
С Михаилом Михайловичем Мятовым мы познакомились в православной церкви - единственной действующей, оставшейся в Харбине. Чистенькая, светлая и очень бедная: как всякая церковь, она живет на средства прихожан, а средств у последних - увы. Когда-то церквей в Харбине было 22. Маленькие домашние и огромные, истинные шедевры архитектуры. Большинство осталось лишь на картинках.
Батюшка в храме - китаец, в тот день он приболел, и немногочисленные русские прихожане, помолившись, присели на скамеечку поговорить.
...Мятов тоже приехал сюда ребенком. Семья спасалась от голода и страха, власть переходила из рук в руки. На Китайско-Восточной железной дороге служили родственники, они и выписали: приезжайте, пересидите годик-другой, пока у вас там все уляжется.
Родители (отец - купец, мама - из крестьян), четверо сыновей, Миша - младшенький. Он всех уже схоронил. Двоих братишек - здесь, в Китае, третий - в Австралию подался в 1954 году. Там и остался навеки.
Так уж случилось, что и Михал Михалыч остался бобылем. “Не нашел подходящей партии...” Учился в Харбинском политехническом, работал, а пенсии у правительства так и не заработал. В гости не приглашал. По секрету сказали: стесняется, как он живет - и представить себе трудно.
Когда в рассказе о судьбе своей дошел до лет китайской культурной революции, вдруг страшно заволновался и засобирался домой. Сказал только, усмехнувшись: ох и били... А потом попросил: не надо про это, мало ли чего.
Михаила Михайловича считают здесь душеспасителем, неформальным “командиром” крошечной русской общины в Харбине, он сплачивает всех оставшихся в живых, собирает, подбадривает и обогревает словом. А еще - отпевает.
Ему - за 90, и ноги тоже почти перестали слушаться. Помогает в жизни сосед - молодой интеллигентный китаец. По-русски - почти ни слова. Но - без сантиментов всяческих - нет-нет да продуктов принесет, поручение выполнит. До церкви и обратно вел Михаила Михайловича по заледеневшим улицам. Корысть? Да какая там корысть, говорят, наследства - никакого. А может, и в самом деле проникся сердцем к этому седовласому человеку по-христиански безбрежной доброты и терпеливости, с просветленным лицом и мудрым спокойствием?
* * *
Харбинские старики... Их не мучит ностальгия - они почти не помнят России, хоть и любят ее искренне и взахлеб. Родители увозили их в поисках благополучия, выбрав для них и другую судьбу. И другую муку: одиночество.
Видит Бог, они несут свой крест с достоинством.
“Не получить мне с родины письма
С простым, коротким:
“Возвращайся, милый!”
Разрублена последняя тесьма,
Ее концы разъединили - мили”.
В материале использованы стихи поэта русской эмиграции в Харбине Арсения Несмелова.
