Обидно за Пушкина...

Совсем немного времени осталось до славного юбилея, который, надо надеяться, коснется каждого человека сегодняшней России. Это юбилей А. С. Пушкина. Если есть в нынешней непростой жизни что-то поистине значимое и непреходящее, что-то возвышающее нас над мерзостями бытия, то это Пушкин.

Академическая драма готовит к юбилею поэта великую пьесу “Борис Годунов”. Камерный театр показал премьеру не менее великих “Маленьких трагедий”. Можно себе только представить тот трепет, который охватывает постановочный коллектив, прикоснувшийся к диву дивному - СЛОВУ Пушкина. А еще “Маленькие трагедии” - это мощь философской мысли, характеры великой силы и обобщения, это тонкое проникновение в психологию страстей и многостороннее изображение жизни, это “драматические изучения” - как говорил сам Пушкин, изучения человека в экстремальных ситуациях.

Естественно, самым одаренным актерам, самым великим режиссерам не дано создать произведение, адекватное гению Пушкина, хоть какого-то приближения к творению Пушкина, каких-то сценических открытий зрители вправе ждать от театра. Ждать-то можно, но вот чего они дождались в результате?

Создается впечатление, что художник С. Аксенов, постановщик Л. Анисимов решили абсолютно уйти в тень, никак не трактуя “Маленькие трагедии”, не утруждая себя никакими сценическими решениями, отдав все на откуп актерам. Кто знает, если бы исполнители все как один были бы действительно сверхоригинальны, может быть, подобный шаг имел бы под собой основание... Но где их взять, супергениев?

И предстает на сцене довольно странное зрелище, напоминающее спектакль, поставленный в актовом зале средней школы учительницей литературы, где сверхзадачей было заставить старшеклассников - исполнителей пушкинских ролей добросовестно выучить текст. А какое может быть в школе оформление, какой свет, какая музыка, какие костюмы?.. Откуда взяться интересным мизансценам?

Так и в театре. Пустая сцена. Рама обрамляет ее пространство. Пара ступеней, одинаковый свет. Костюмы производят впечатление подбора. Хотя у Альбера (кстати, у Пушкина он - Альбер, а не Альберт, как в театральной программке), так вот у Альбера - сына скупого рыцаря латы сделаны из натуральной жести, потому при ходьбе шум его доспехов напоминает звяканье консервных банок. А ведь давно известно, что у сцены свои законы, и натуральные шелка, бархат, железо смотрятся порой куда хуже, чем, скажем, мешковина, пластик, картон и т. п. Так же весьма странен наряд Каменного гостя, в котором Командор напоминает белого неуклюжего снеговика.

Ну да в конце концов бог с ними, с костюмами, со сценографией. Главное, как уже говорилось выше, это все-таки СЛОВО Пушкина. Как это ни парадоксально, в “Скупом рыцаре”, в “Моцарте и Сальери” очень много текста просто не слышно, так тихо, сами с собой общаются господа актеры. Когда же наконец текст прорывается к зрителям, выясняется, что артисты плохо читают стихи, что многие из них не в ладу с размером, ритмом...

Вообще “Скупой рыцарь” и “Моцарт и Сальери” режиссерски решены в ключе арбузовско-розовского психологического театра, и нелепо говорить о философии, о силе страсти, о великих обобщениях.

Где губительная власть золота в “Скупом рыцаре”? Золота, которое, по словам Белинского, “приводит в движение всю махину, все страсти, все пружины”? Где небывалая до Пушкина по глубине и тонкости анализа характеристика денег и их влияние на психику человека, звучащие в исключительном по силе монологе Барона? Где эта вселенская скупость, а не просто пересчитывание денежек перед маленькой зарплатой? Где страшные отношения, позволяющие воскликнуть Герцогу: “Ужасный век, ужасные сердца!”? Где “страшной силы пафос, мастерское расположение, удивительные стихи”, о которых писал Белинский? Все происходящее на сцене мелко, незначительно, примитивно, обытовлено.

Сколько умных людей ломает голову до сих пор над бесконечными проблемами “Моцарта и Сальери”: в чем назначение искусства, каким должен быть истинный художник, что такое свобода и независимость творчества, действительно ли “гений и злодейство две вещи несовместимые”... Да мало ли их, этих вечных непреходящих проблем.

Камерный театр не удостаивает вниманием ни одну из них. Философские отношения Моцарта и Сальери сведены до уровня выяснения правоты в коммунальных склоках. И как злыдень-сосед подсыпает перец в борщ ненавистного сожителя по квартире, так и Сальери травит великого Моцарта. При этом и половины текста не слышно.

Но апофеоза бессмыслицы и нелепости достигает театр в “Каменном госте”. О какой любви и перерождении вечного обольстителя Дон Гуана можно говорить, если сам Дон Гуан, говорящий почему-то хриплым голосом Высоцкого, похож на небезызвестного Муссолини. Хотя что уж лукавить. В ярком запоминающемся телефильме М. Швейцера “Маленькие трагедии” режиссер снял именно В. Высоцкого в роли Дон Гуана, подчеркивая своим выбором, что Дон Гуан не никчемный ловелас, а поэт истинной страсти. И кто как не Высоцкий мог темпераментно, напористо и в то же время нежно выразить эту тему.

Здесь же только хрипатый голос известного барда. Нет ни тени любви, ни намека на перерождение, никакого отличия от отношения к Лауре или Донне Анне. Впрочем, очевидно, это отличие и не предусмотрено режиссером, т. к. Лаура и Донна Анна - словно одна и та же унылая, неимоверно скучная особа. И нет дела создателям спектакля до того, что сам Пушкин рисует женские образы в тонах предельного контраста. Яркие жизнерадостные краски в облике Лауры: “Да и теперь глаза твои блестят, и щеки разгорелись, не проходит в тебе восторг...” И совершенно иной образ Донны Анны:

“...Смотрю на вас,

когда склонившись тихо,

Вы черные власы на мрамор бледный

Рассыплете - и мнится мне, что тайно

Гробницу эту ангел посетил...”

Не говоря уж о том, что в сердце Донны Анны борются моральный долг перед умершим (пусть нелюбимым мужем) и вспыхнувшая страсть к виновнику его гибели Дон Гуану. Никаких борений, никаких страстей, никакого праздника жизни у Лауры, никакой гаммы оттенков зарождающегося чувства у Донны Анны, никакой трагической развязки (Командор какой-то нелепый, шелестящий белый человек, почему-то появляющийся из зрительного зала), и, главное, никакой трагедии, где герой поднимается со ступени на ступень на пути подлинной любви, возвышающей и облагораживающей его.

“Пир во время чумы” - одна из самых сложных пьес. И в силу той простоты, которая была изначально задана спектаклю и которая никак не способствовала воплощению трех первых пьес, “Пир” оказался, пожалуй, в более выгодном положении. Здесь по крайней мере мало что раздражает. Трагический конфликт этого произведения вырастает из противопоставления грозной стихийной силы физически слабому человеку. На сцене пусть не оптимистический гимн жизни, но тихая успокоенность и несломленность перед страхом смерти.

...Обидно, что “Маленькие трагедии” не стали открытием в безбрежном океане, имя которому Пушкин. Обидно за актеров, которые прикоснулись к великим пьесам, мало что в них поняли и так изуверски их преподнесли. Обидно за способного режиссера, который своими псевдохудожественными изысканиями морочит головы малообразованным молодым зрителям. Обидно за публику, надежды которой на встречу с истинным искусством не оправдались.