"Вышли мы все из..."

Имя заведующего кафедрой гистологии и эмбриологии медицинского университета, доктора медицинских наук, профессора, заслуженного деятеля науки, член-корреспондента Российской академии естественных наук, действительного члена двух международных ассоциаций (ESN, EBRO) Павла МОТАВКИНА широко известно в научных кругах. (Правда, сам Павел Александрович считает, что главное звание ученого одно - профессор.) Сотни приморских врачей, вспоминая при встречах студенческие годы, непременно припомнят и Павла Александровича - “Муштрует нашего брата по-прежнему”.

Библия, вафли и соцЫализм

Первоклассник Паша сидит за столом. “П” и “И”, “Л” и “А”... Буквы категорически отказываются складываться в его голове в что-либо вразумительное. “Пила”, - подает голос с печи младшая сестренка. И правда - пила. Но если бегло читающего малыша начинают в первом классе переучивать и заставляют складывать слоги, у него рвутся ассоциативные связи и чтение превращается в пытку.

Паша еще до школы прочитал Библию. Самостоятельно. Почти ничего не понял. Поэтому в его пересказе великая книга выглядела примерно так: “Земля была не устроена, и дух божий носился над ней”. С таким же успехом он проштудировал Малую советскую энциклопедию, тома которой государство, заботясь о культурном уровне сельских жителей, бесплатно поставляло в деревню. Он внимательно изучал “Пионерскую правду”, выписанную для 5-летнего малыша отцом, и любил яркие книжки с такими, к примеру, стихами: “Вафли горячие с пылу, с жару схвачены. Пара - пятак. Вкусно-то как!” Вот такого подкованного малыша и начали в школе обучать чтению. Как положено. Слава богу, он вскоре заболел и почти весь первый класс в школу не ходил. Когда же в конце учебного года директор, раздумывая - не оставить ли мальчишку на второй год, предложил ему написать слово “социализм”, Паша уверенно вывел - соцЫализм. И быть бы ему второгодником, если бы вызванная на помощь четвероклассница не подтвердила - “Все правильно”. Так Наташа Ермакова спасла будущего профессора.

* * *

Деревенский “вундеркиндик”, радуя родителей успехами в школе, доводил их до отчаяния взрывным характером и бесконечными проказами. Он мог, например, швырнуть учебник, почувствовав, что учительница городской школы с трудом скрывает пренебрежение к выходцу из сельской глубинки. Своего деревенского происхождения Павел не стеснялся, а любую обиду переживал тяжело. Поэтому-то 6-й класс он попросту прогулял. Практически весь учебный год. Делал вид, что идет в школу, а сам просиживал в кинотеатре. Весь небогатый в те годы репертуар за зиму пересмотрел. Когда же пришло время показать родителям табель, вместе со своим приятелем Толей Масленниковым стер его фамилию и вписал - Мотавкин.

Второй раз со школой он расстался в 10-м классе. В 40-м году ввели платное обучение. Отец с матерью зарабатывали в месяц 204 рубля, а за Павла и младшую сестру нужно было заплатить 600 рублей за учебный год. В сентябре на собрание к старшеклассникам пришел не только директор школы, но и старший лейтенант НКВД. В те годы офицеры этого ведомства были закреплены за всеми коллективами. И был тот старлей бывшим Пашиным одноклассником и тезкой, 7 лет за одной партой сидели. Только Павел Беляев успел после семилетки двухгодичное училище окончить и “кубари” получить. Принципиальный до наивности председатель учкома Мотавкин задал директору на том собрании “нормальный” вопрос - “Вы на уроках рассказываете, как процветают наши колхозы. Но я-то знаю, что это совсем не так. Где ж колхозники деньги возьмут, чтобы учебу своих детей оплатить?” Уже выходя из класса, Мотавкин услышал, как директор убеждал его бывшего одноклассника: “Да что ты, Павел! Ты ж его знаешь как облупленного”. Тогда он не испугался. Страх пришел позже. Уже к профессору...

* * *

Мальчишки умеют дружить. 60 лет назад они еще и безудержными фантазерами были. Однажды самовольно продлив урок физкультуры, четверо одноклассников провозгласили себя знаменитыми мореплавателями, скрепили клятву кровью, расписавшись на клочке бумаги, и зарыли ту бумажку, поместив ее в консервную банку, в сарае. Но всего этого им показалось мало. Купили по складному ножику и перед уроком немецкого языка, который вела очень уж не любимая ими учительница, демонстративно воткнули те ножи в парты. Увидев “страшную группу заговорщиков”, бедная “немка” кинулась к директору. Разбирательство было суровым.

“Загнувшийся” Сталин закрыл дорогу в академию

Ох уж этот неуправляемый Павел! Из-за непредсказуемости поведения в комсомол его приняли только со второго захода. Переживал, конечно, страшно. Ведь патриотом был. Как, впрочем, и вся молодежь в то время. Поэтому-то в 41-м, сразу после выпускного, подал заявление в летное училище - хотел летать на бомбардировщике. Нелепый диагноз - хронический ринит, хотя от насморка никогда особенно не страдал - закрыл дорогу в училище. Учиться на артиллериста не взяли из-за якобы плохого зрения. Ну уж нет! Письмо обиженного Павла полетело прямиком к маршалу Тимошенко. И что удивительно - ответ пришел. Правда, подписан он был генерал-майором Кузнецовым. Но зато, советуя парню поступить в медицинское или интендантское училище, генерал рекомендовал приложить к документам и его письмо. Для верности. Через год военфельдшер Мотавкин уже командовал санитарным взводом на Калининском фронте.

* * *

Маленький городок под Ригой штурмовал штрафной батальон. 900 человек, в армейских книжках которых было написано: полковник-рядовой, майор-рядовой... Те, кто выжил в мясорубке, вновь стали офицерами без приставки “рядовой”. Только живыми остались единицы... Среди везунчиков оказался и старший лейтенант медицинской службы Мотавкин. Он не был штрафником. Но приказ - дело святое. Медицинское обеспечение было поручено его санитарной роте. “Я не буду рассказывать про этот бой?” - вопросительно смотрит на меня Павел Александрович.

* * *

Среди его сослуживцев мародеров не было. Но в покинутых немцами населенных пунктах богатые бюргерские дома “навещали”. И прихватывали кое-что. Однажды Павел, увидев роскошно накрытый стол, тоже не удержался - взял на память 4 расписные стопки. И тут же, выйдя из дома, попал под обстрел. Укрывшись за стогом сена, выбросил к чертовой матери эти проклятые стопки - “В приметы на фронте здорово веришь”. Эта “конфискация” была первой и последней - жизнь дороже.

* * *

В санитарных частях во время войны служили люди солидные. Многие Павлу в отцы годились. В 45-м их демобилизовали в числе первых. Остался капитан Мотавкин с большим санитарным хозяйством и одним солдатом. На лугу, где лошадки подкармливались, солдатик, разморенный теплом и нежным запахом трав, уснул, а животные благополучно, не заметив того, пересекли демаркационную линию. И не закрыли бы в СМЕРШе дело на безответственного командира, если бы американцы не выгнали лошадок. “Не нужны им наши клячи были”, - смеется профессор.

* * *

Экзамены, которые принимали у фронтовиков в Потсдаме, были сданы успешно. В ожидании вызова в военно-морскую медицинскую академию молодой капитан продолжал вести политзанятия со старшинами. Тема очередной беседы - послевоенный 5-летний план. Ничего трудного, конспект грамотный. Так что инспекторская проверка не пугала. Но непредсказуемы пути господни. “Почему столь важную тему рассматриваете в такой безобразной обстановке?” - возмутился один из инспектирующих майоров. Павел, привыкший к походным условиям, недоумевающе обвел взглядом столовую, где когда-то обедали немецкие офицеры, а теперь столовались победители. “На белых салфетках следы гречневой каши остались”, - продолжал кипятиться майор. “А портреты фашистские почему со стен не убрали?” - спросил он, указывая на лики великих немецких поэтов, и отвернул угол одного из оборвавшихся плакатов. Обомлевшие офицеры увидели до боли родные усы Самого. “Вы как будто в академию собирались? - задал вопрос вмиг посеревший замполит. - Так уже не едете”.

* * *

Капитан Мотавкин был демобилизован только в 47-м. Проснувшись в родном доме, увидел ласковую улыбку матери - “Вставай, сынок, завтракать”. - “Да я, мама, ничего не хочу. Разве стакан чая с булочкой”. - “С булочкой? Мы уж и забыли, как они выглядят...”

А он к этому времени забыл многое из того, что отлично знал в школе. “Я вместо “Поднятой целины” “Тихий Дон” расскажу”, - самоуверенно заявил Павел экзаменатору в Ярославском мединституте. Знал, что фронтовикам многое прощается.

Его труды и “лягушатники” переводят

Институт Павел Мотавкин окончил в 30 лет, кандидатскую диссертацию защитил в 33, докторскую - в 40. Совмещая преподавательскую деятельность в мединституте с научной работой в Институте биологии моря, занялся изучением наших самых меньших братьев - морских организмов. В естественных условиях они дают потомство лишь раз в году. Ученые же поставили перед собой задачу - получать несколько “приплодов” за год. Добились своего. Монографию, посвященную этой проблеме, первыми французы перевели. “Представляете, “лягушатники”, которые, кажется, все в этой области изучили, нашей книгой заинтересовались”, - искренне радуется профессор.

* * *

Беседуя с таким специалистом, я конечно же задала вопрос о знаменитой клонированной овечке. Энциклопедически образованный ученый начинает издалека. “Помните дарвиновского друга Гексли?” - говорит он. Стыдно признаться, что слышу о нем впервые, поэтому дипломатично молчу. “Его внук, имя которого у нас перевели уже как Хаксли, - продолжает Павел Александрович, - в 30-е годы написал повесть “Этот удивительный мир”, в которой “сфантазировал” клонирование”. Профессор ярким фломастером рисует кружочки: “Смотрите, из женской половой клетки можно получить 5 бластомеров, то есть фотокопий. И это не предел, был ведь рекорд, когда женщина десятерых родила. Если клетку стимулировать, она может дать еще 5 бластомеров. Немного гиперболизируя, можно из одной яйцеклетки получить целый город (например, такой, как Владивосток) с физически одинаковыми людьми”.

“Значит, гения можно клонировать? - пытаюсь я получить четкий ответ. - Получается, что женщины недаром хотят от нобелевских лауреатов забеременеть?” Такое предположение очень веселит ученого. “Пока он молод, вы не будете знать, что он гений, - говорит Павел Александрович. - А когда состарится и станет лауреатом, у него будет так много сперматозоидов-калек, что шанс родить просто нормального ребенка станет невелик”.

Фотокопию, как объясняет ученый, можно сделать с любого. Но полностью повторить человека невозможно. Ведь только на 50 процентов все зависит от папы с мамой. Остальные 50 процентов - это среда, в которой индивидуум воспитывается. Вот она-то и делает человека неповторимым. Среди ученых - нобелевских лауреатов 120 представителей США. Они генетически самые умные? Да нет же - их просто “выращивают” в соответствующих условиях. Если бы в Африке были созданы такие же условия, кто знает, может, женщины захотели бы рожать чернокожих “лауреатов”.

* * *

Дальневосточным гистологам во главе с Павлом Александровичем удалось распутать множество загадок. В книге профессора Вадима Швалева “Молодость и сердце” есть такие слова: “За работами моих дальневосточных коллег видится мне нечто большее, нежели отдельные, очень результативные открытия и исследования. Что же именно? Рождение школы”. Научные школы важны во всех отраслях знаний, в медицине особенно. Говорят, многие хирурги вышли из Пирогова. Наши гистологи - из Мотавкина. Слова “школа Мотавкина” - отнюдь не эфемерное понятие.

На книжных полках в кабинете профессора многочисленные монографии, переведенные на разные языки. На столе - новый труд с не особенно простым названием “Клиническая и экспериментальная патфизиология легких”. Рядом еще одна рукопись. Воспоминания. Жизнь у этого человека по-настоящему увлекательная. Если у Павла Александровича найдется наконец-то время завершить книгу, на прилавках она вряд ли залежится. Очень интересно. Честное слово.