Спасибо, Люба не разбавила самогон!

- Самогон разбавить не проблема, - рассуждал Николай Сидоров, глядя в огонь. - Только как бы потом жалеть не пришлось.

Снежок поначалу незавидный шел, а дело свое делал. Закидал все окрест - не узнать. В такую погоду только по кустам лазить. Ладно бродни сразу откатал, а рыбацкую куртку дома забыл. Пришлось надеть телогрейку - всегда в машине вожу. Оно, может, и к лучшему... Да, телогрейка... Намокла тогда, а не жалею, что рокировка такая получилась.

Рыбы наловил, уже было килограммов 10-12. Хариус клевал как бешеный, ленков двух приличных взял. Но я решил возвращаться. Время поджимало.

Дурацкая привычка - срезать дорогу. Сколько народу на этом купилось. Сначала упрешься черт-те куда, потом соображать начинаешь: "Туда иду, не туда иду?"

Речки давно уже было не слыхать. Смеркается. Ко всему снег кукурузными хлопьями повалил. Не вам, бродягам, рассказывать, какое противное чувство - тревога неизвестности в усталом организме.

Прошел, значит, снежный заряд, кое-где звездочки на небе появились - жить стало веселее. По Полярной звезде иду.

Вдруг услышал я протяжный звук, от которого у меня шапка на голове приподнялась. Напряг зрение: на белом фоне все же видно - слева параллельным курсом с небольшим отставанием силуэты двигаются: один, второй, третий... Волки!

Николай замолчал. То, о чем он рассказывал, органично вписывалось в бивачную обстановку, обретало контуры суровой реальности именно здесь, на таежной реке, у ночного костерка. Потому и молчание это, связанное, по-видимому, с нахлынувшими переживаниями автора, было сочувственно воспринято большинством.

А может, Николай "держал паузу". Опытный рассказчик знает силу воздействия и слова, и молчания.

- А самогон-то при чем? - как всегда невпопад ляпнул склонный к прагматизму простяга Костя.

На Костю зашикали. Нервное напряжение тем не менее спало, драматический эффект был смазан.

- Разбавлять, говорю, не всегда полезно. Но тебе можно. И даже нужно, - Николай со значением покосился на слегка захмелевшего приятеля. Все, включая Костю, рассмеялись. Сидоров досадливо крякнул, насупился:

- Ну да, смешно. Волки свежину с довеском рыбы на чифан из двух блюд ведут. Тебя на мое место, "белый орел", - он вновь покосился на Костю.

Сидоров вздохнул, отхлебнул из кружки, прокашлялся.

- Да. Сердце сердцем, только рванул я к маячавшей неподалеку старой березе очень легким атлетом. Не при памяти взлетел на нее. С полной, как оказалось, выкладкой. То есть обнаружил я на высоте 5 метров, что сижу на суку, на мне - рюкзак, в руках: в левой - удочка телескопическая, в правой - почему-то нож.

Волчары, конечно, подбежали, попрыгали маленько на березу и подо мной кружочком уселись. Четыре, между прочим, штуки.

Жарко мне попервоначалу стало и даже весело. Ишь, скалолаз Сидоров, пешком на дерево зашел. Были б лыжи, и в них бы залез. Недолго моя радость продолжалась. Один завыл, другие подхватили. Кровь в жилах стынет. А тут и ветерок бодряще-освежающий. Руки зашлись и нога левая - черпанул-таки водички в сапог. На одежде махом корка ледяная образовалась. Короче, холод изнутри и снаружи.

- Хана тебе, Коля, - рассуждаю. - Сейчас засыпать начнешь, а у тебя и веревки доброй нет к дереву привязаться.

Тяжесть свинцовая навалилась. Дай, думаю, хоть рюкзак сниму. Только про него вспомнил - чуть с березы не свалился. Второй раз. Там же фляжка с самогоном! Стал шевелиться. Оглядываться, общупываться - куда б рюкзак приладить, чтоб не уронить. Батюшки! Доска какая-то, проволока, гвоздь... Так это ж я, братцы, на лабазе сижу, вернее, рядом с ним, в 20 шагах от солонца, мимо которого утром на речку шел. Значит, до дороги, где моя "Нива" стоит, 300 метров остается. Есть бог на свете! То-то я, не заметив, по штырям так ловко на березу взлетел.

Кое-как перелез на лабаз, закрепил проволокой на сучке лямки рюкзака, удочку в него сунул и негнущимися пальцами вытянул фляжку из бокового кармана. Первая мысль: "Может,с самогоном до утра переморщусь?" А голос внутренний говорит: "Дотянешь, а что толку? Кто тебе сказал, что волки утром уйдут?"

В таких случаях голова быстро соображает. Что-то мне уже подсказывает, с фляжкой не пропаду. Да. Если... если только Люба не разбавила самогон...

- Не разбавила? - не выдержал Костя.

Николай даже бровью не повел, закуривая.

- Глотнул я из горлышка - обожгло. Стянул сапоги, положил на лабаз. Напялил запасные вязаные носки. Снял телогрейку, отпорол рукава, вывернул их наизнанку. Холода не чувствую.

Да, оно и к лучшему, что куртку забыл... Хлебнул еще маленько из фляжки для куража, остальное равномерно на подкладку рукавную слил. Зверюги от моей нахальной суеты забеспокоились и подальше отошли.

Опустился по штырям пониже. Про сердце молчу. Перекрестился мысленно, запалил рукава и, развернувшись, с дурным воплем, с пылающими факелами в обеих руках сиганул вниз.

Волки шарахнулись в темноту...

Так и бежал я, крича и размахивая факелами эти 300 метров, не ведая, что творится за пределами пляшущего вокруг меня светового пятна. Уже влезая в машину, проорал в ночь: "Спасибо, Люба, что не разбавила самогон!"

"Ласточка" не подвела. Ни аккумулятор, ни стартер. Заночевал у Кузьмы в бараке, километрах в двух от места событий.

За вещами и рыбой поутру съездили. Волков, конечно, не видели, а по следам определили: они меня от солонца и не преследовали - прыжков не было. Кроме моих.

Я до сих пор жене говорю другой раз:

"Спасибо, Люба, что не разбавила тогда самогон".

За ней такое раньше водилось.