Мамино 22 июня

Что такое война, еще предстояло узнать...

Черные тарелки репродукторов голосом Левитана в тот день оглушили страну страшным известием. Тяжелое слово «война» поселилось в каждой семье, принеся в привычную жизнь смятение, предчувствие беды, неизбежность разлук и потерь. Только подростки довоенной поры по недомыслию, сбиваясь в стайки,  оживленно обсуждали событие, за один день так изменившее взрослых.

Разлука

Моя мама, тогда пятнадцатилетняя девчонка, и моя еще молодая, но уже овдовевшая бабушка сидели  в обнимку на панцирной кровати, то тихо всхлипывая, то рыдая в голос. Страх перед чем-то непонятным и неотвратимым подкатывал к горлу.

Маминого отца расстреляли как врага народа еще в 37-м. Жизнь в рабочем квартале небольшого белорусского городка Бобруйска на скромную зарплату медсестры не казалась такой счастливой, как в песнях. А утром 22 июня, когда весть «о вероломном нападении» обрушилась на город, у мамы было такое чувство, что кто-то очень злой растоптал сапогом часики, которые еще можно было починить.

 - Разом были закрыты все магазины, лавки, базары. Оцеплен вокзал, - вспоминала то время моя мама. - Началась какая-то мрачная суета. Никто ничего не знает, не объясняет гражданскому населению.

Госпиталь, в котором работала моя бабушка, срочным порядком погрузили в эшелон.  Всех медицинских работников отправили на фронт. Перепуганную, осиротевшую маму забрала к себе армавирская родня в надежде уехать всем вместе куда-нибудь за Урал. Вот только что такое эвакуация, они и понять не успели. В город вошли немцы.

По радио передали сообщение, что Армавир заняли части немецких захватчиков, на городской площади казнены через повешение армавирские коммунисты.

- Мы, детвора и подростки, всем двором подхватились - и бегом в центр города, - рассказывала мама. - А там нет никаких этих ужасов.

Видимо, Информбюро про все занятые оккупантами города давало одну устрашающую сводку, а местные коммунисты успели вовремя покинуть город.

 Очень скоро вид немецких солдат и офицеров, военной техники перестал вызывать страх. А городское радио больше не передавало сообщений Информбюро. Жили под оккупантами, не ведая про брошенные города, поражения, потери.

Плен

Спустя какое-то время в городе Армавире началась повальная вербовка молодых девушек в рабочие лагеря. За неявку на сборный пункт с вещами грозили расправой.

- Мы, молоденькие девчонки, словно овечки на заклание, пришли со своими чемоданчиками, надеясь в душе, что нас пошлют работать на местные заводы, поселят где-нибудь в общежитии…

 Мама всегда начинала плакать, вспоминая это время.

 В товарных вагонах краснодарских девушек увезли на территорию Польши в концлагерь Освенцим. В начале войны здесь был сортировочный пункт. Отобрали молодых, здоровых, прогнали через санобработку, коротко подстригли, обрядили в робу. Перетрясли их скромное барахлишко, разрешив оставить только обувь, нательное белье, предметы личной гигиены. И снова, как скот, загнали в товарняки и отправили в рабочие лагеря.

 Мама попала на военный завод в небольшом австрийском городе Капфенберг. Здесь, под суровым доглядом надсмотрщиц, приходилось работать по 14-16 часов в день. Барак, нары, тяжеленные башмаки с кусками автопокрышек вместо подошвы, пустая похлебка, сырость, постоянные простуды, удар плеткой за нерасторопность - изо дня в день четыре года.

Лагерь между тем пополнялся пленными чехами, поляками, французами. Через Красный Крест они получали продуктовые пайки. И русским пленным девушкам изредка перепадали пакетики с изюмом, конфеты, плитки шоколада!

 Здесь, на заводе, выпускающем военную технику, мама освоила профессию сварщицы. Мастер цеха из пленных поляков научил русских девушек оставлять пустоты при заваривании швов на броне. Танк с такой броней становился легкоуязвимым для обстрела. Быть пойманной с поличным за умышленное вредительство означало - карцер, побои, пересылку в концлагерь.

- Страха не было, - вспоминала мама, - наоборот, охватывал азарт. Сегодня это назвали бы адреналином в кровь. Мы не произносили вслух высоких слов: Родина, победа, патриотизм. Мы, 16-17-летние пигалицы, до конца не осознавали, что это геройство может стоить нам жизни.

Там, за колючей проволокой, мирно жил красивый австрийский городок.

А тут - ноги, стертые до мозолей, вечное чувство голода, унижения, тяжкий труд. Но о смерти мыслей не было. Просто каждый день в смутных надеждах уповали на то, что все еще вернется к ним: и дом, и двор, и мамы...

Освобождение

Первый настоящий страх пришел во время наступления войск союзников. И завод, и лагерь были практически полностью уничтожены бомбежкой. Узники несколько дней провели в специальном укрытии.

А когда вышли на белый свет - попали в руки освободителей, точнее, в руки сотрудников НКВД. И начался не менее унизительный процесс проверки на вербовку вражескими агентами. После этого «сита» бывших узников эшелонами отправляли на родину.

По странному стечению обстоятельств мама не попала прямиком на Колыму, где оказались многие ее подруги по несчастью.

 Долгие годы после войны ее не брали на работу, увидев в документах слово «плен». Невозможно было поступить ни в одно учебное заведение. Мама подрабатывала ночной сиделкой в госпитале, где моя героическая бабуля была старшей медсестрой. Оканчивала техникум мама уже взрослой женщиной, имеющей двух дочерей.

…Вот уже два года мамы нет в живых. За год до смерти она получила компенсацию от германского правительства в размере 2500 евро. К этому времени инсульт сделал из мамы инвалида 1-й группы. Часть денег пошла на лекарства.  Свое нечаянное наследство она завещала детям, внукам и правнукам.

Автор: Татьяна БАТОВА, (фото из семейного архива), «Владивосток»