Обоснованно репрессированный

Неюбилейные мысли к юбилейной дате (к 110-летию со дня рождения русского писателя Бориса Пильняка)

1. ПОКУШАЛСЯ НА СВЯТАЯ СВЯТЫХ - ВОТ И ЗАГРЕМЕЛ

О прошлом сегодня, кажется, известно все. Извлекаются из тайников документы, тщательно скрывавшиеся десятилетиями от «посторонних» глаз. Можно уже без оглядки обсуждать страницы истории, различные биографии, на которые еще не так давно было «вечное» табу.

И все же нет-нет да и закрадывается сомнение: а всем ли воздается? Без купюр и изъятий?

Эти мысли напрашиваются, когда начинаешь размышлять над судьбой Бориса Пильняка. Знаменитый литератор 20-30-х годов прошлого века, автор нашумевших романов, повестей, рассказов, глава Всероссийского союза писателей. Было время, по популярности не уступал Горькому…

А сегодня его имя известно разве что специалистам. Вот и юбилей не заметили.

Ну, с умолчанием в советское время понятно. Очернитель действительности, пасквилянт. За что и поплатился в 37-м, но…

Режима давно уже нет, и демократия, казалось, должна воздать. Он ведь, извините за стиль, не лизал энные участки, не писал насквозь фальшивую «Историю фабрик и заводов», задолго до мандельштамовских откровений («Мы живем, под собою не чуя страны...») распознал контуры грядущей беды.

В 1957-м на волне послесталинской оттепели был реабилитирован - «за отсутствием состава преступления». Но если других (посмертно и оставшихся в живых) издавали, то Пильняка, странное дело, - нет. Только в 1976 году - аккурат 40 лет спустя после последнего прижизненного запрещения (в 1936 г.) вернется к читателю - был выпущен небольшой сборник избранных произведений. Но пройдут еще три десятилетия, пока не снимут все запреты. В 2003-м по инициативе частного издательства «Terra» предпринимается выпуск 6-томного собрания сочинений. Максимально полного... с 30-х годов.

Чем же объяснить столь долгий путь к признанию? Должен ведь на знамени быть - предвидел, предупреждал. А тут - забвение...

Один из героев последнего романа Пильняка «Соляной амбар» скажет: «Есть же счастливые люди! Могут честно думать, жить и не бояться правды». В этих словах весь Пильняк - открытый, честный и порядочный до щепетильности, правду-матку резал, невзирая на лица и ранги. Уже в самом раннем романе «Голый год» становится очевидным: его не увлечь ни химерами вроде «в одной, отдельно взятой», ни «мировыми триумфальными шествиями». Вместо того чтобы объяснить победу революции руководящей и направляющей, устами одного из своих героев без всяких там околичностей заявляет: «Нет никакого интернационала, а есть народная русская революция, бунт - и больше ничего».

В 1923-м Пильняк произнесет свой знаменитый спич, ставший известным лишь в последнее время. «Вот чего я не признаю, - говорил он, - не признаю, что надо писать захлебываясь, когда пишешь об РКП, как это делают очень многие, особенно коммунисты, придавая нашей революции тон неприятного бахвальства и самохвальства, не признаю, что писатель должен жить «волей - не видеть», или - попросту врать...… Признаю, что мне судьбы РКП гораздо меньше интересны, чем судьбы России…».

Ну, и, конечно, написанная в 1926 г. «Повесть непогашенной луны», в которой покушался на святая святых - «негорбящегося человека в Кремле».

2. ИЗ ЖИЗНИ - ВЫЧЕРКНУТЬ: ШАГАЛ НЕ В НОГУ

Дорого все это ему обошлось. Снять, запретить, предать забвению. Железный постулат «нет человека - нет проблемы» работал безотказно.

Только сегодня начинаем представлять масштаб этой личности. Нам всю жизнь втолковывалось, что первые крупные полотна о революции - «Чапаев» Фурманова и  «Железный поток» Серафимовича, на худой конец «Фронт» Ларисы Рейснер. А первым был, оказывается, пильняковский «Голый год», впоследствии переведенный на все основные языки мира, чего до шолоховского «Тихого Дона» не удостаивалась ни одна другая книга о нашей революции.

Советские учебники десятилетиями твердили, что впервые отечественному читателю открыли современный Новый Свет Ильф и Петров в «Одноэтажной Америке», почему-то запамятовав, что была книга очерков «О’кей», написанная за несколько лет до путешествия творцов Остапа Бендера за океан.

Десятилетиями считалось, что первым прибегнул к методу словесных монтажей американский писатель Дос Пассос, а совсем недавно пришлось вносить коррективы: пионером следует признать Пильняка.

Все сказанное, конечно, дополняет портрет нашего героя, но едва ли дает ответ на контровой вопрос: «Почему все-таки фигура умолчания?».

Здесь нам придется сделать небольшое отступление. Принято считать, что все напасти, свалившиеся на нашу страну в послеоктябрьский период, - исключительно следствие пресловутого культа личности. Вспомним, поначалу даже «Мемориал» создавался для реабилитации жертв репрессий 37-го года. То есть раньше все было в рамках, а если и допускались отступления, то это так, отдельные издержки роста.

У Пильняка - ясно и недвусмысленно: все было с самого начала. И узурпация власти, и вселенское торжество бюрократии, и пресловутый культ. Концлагеря вроде печальной памяти СЛОНа придумал не Сталин, инакомыслие начали вытравливать задолго до 30-х.

До сталинского культа еще далеко и далеко. По большому счету правят бал военно-морской министр Троцкий, глава Коминтерна Зиновьев, лорд-мэр Москвы Каменев. Культ создавали все вместе. Только одним повезло больше, другим - меньше…

Особенно доставалось от собратьев по цеху. Он ведь шагал не в ногу: не сбрасывал «с парохода современности». Даже напротив. Преклонялся перед литературой прошлого, демонстративно называл виршами ходульные творения модного в те годы Безыменского и даже своему приятелю Маяковскому говорил, что, как поэт, тот закончился в 17-м. Он не сбрасывал - его сбросили.

Эпоха 20-х и 30-х отличалась невиданным классовым противостоянием. «Кто не с нами - тот враг», «если враг не сдается, его уничтожают». Обязательно надо было клеймить, изобличать, выявлять, пригвождать к позорному столбу. Идеи вселенского противостояния захлестнули и писательский цех. Казалось бы, инженеры человеческих душ прежде всех должны сообразить, что кроется за всеобщим натравливанием…

Еще в начале 20-х годов, на заре массового литературно-общественного психоза, он иронично заметит, что ему «хочется быть безразличным зрителем и всех любить, выкинуть всяческую политику…».

Здоровый цинизм, сказали бы сегодня, а тогда это было подобно хождению по лезвию ножа. Не случайно был зачислен в так называемые попутчики. То есть шагавший как бы по обочине столбовой дороги пролетарской литературы.

3. ВОСТОЧНЫЙ СЛЕД БОРИСА ПИЛЬНЯКА

Многие годы он мечтал побывать в Китае и Японии. Но только в 1926 году смог осуществить задуманное. Причем при весьма любопытных обстоятельствах. Он сдал в «Новый мир» «Повесть непогашенной луны», а ничего не подозревающий Агитпроп ЦК РКП рекомендовал поехать в Японию - для установления японо-советских культурных связей.

Восточный след заслуживает отдельного исследования. Газетной площади не хватит, чтобы рассказать даже в конспективном виде о масштабе его восточной общественно-литературной деятельности.

Прошел всего год с тех пор, как между соседями установились дип-отношения. Оживились связи, прежде всего в области культуры. Любовь к русской литературе была на необыкновенной высоте, самые популярные иностранные писатели - Толстой и Достоевский. И вот в гостях посланец новой красной России.

Вопреки мрачным прогнозам определенных кругов в Японию прибыл не агент Коминтерна, не «кожаный» доктринер и начетчик, а европейски образованный интеллигент. На островах много слышали, что в красной России сметают «все до основанья», а глава российского писательского союза, оказывается, считает Пушкина и Толстого гениями.

Он подчеркнуто корректен, вежлив, необыкновенно любознателен. А самое главное - не лезет, подобно «функцирующим», по его терминологии, коминтерновским доктринерам, со своим уставом в чужой дом. Японские газеты широко освещают визит, предоставляют гостю целые страницы. Японские левые не могут скрыть разочарования - глава российского литературного цеха совсем не «красный»…...

Не все, правда, были открыты и искренни. Органы, как и положено им, бдят неусыпно, и Пильняк, не выдержав тотальной слежки, покидает страну задолго до окончания срока миссии. Но дело сделано - установлены контакты, которые потом будут плодотворно развиваться в Москве.

В Японии Пильняка ждала удивительная романтическая история. Он сойдется близко с Ёнекава Фумико, сестрой одного из своих самых близких товарищей, известного журналиста и переводчика Ёнекава Масао, совершившего настоящий литературный подвиг - он перевел на японский язык полное собрание сочинений Достоевского.

В обществе Фумико Пильняк почерпнет свои многие сюжеты, в том числе один из самых известных - любовь завоевателя, японского интервента к русской девушке. Сюжет ляжет в основу новеллы «Рассказ о том, как создаются рассказы».

…Дни японской интервенции во Владивостоке. Юная искательница приключений влюбляется в офицера японского штаба оккупационных войск. Бурная любовь, замужество, отбытие на родину суженого. В одночасье становится популярной особой, ее наперебой зазывают во всевозможные дома. Простодушная Сонечка и не подозревает, что стала объектом уникального эксперимента. Каждый шаг своей юной супруги, каждое ее движение, в том числе на ложе любви, тщательно муж описывает и затем выносит на всеобщее смакование. Разгадка наступит совершенно случайно. Потрясенная дива возвращается в Россию…

«Рассказ…» необыкновенно популярен в Японии, вошел на Западе в различные антологии. У нас только открылся в последние годы.

Несколько лет назад драматург Григорий Горин взялся было на основе «Рассказа…» написать пьесу для театра имени Горького, даже успел набросать план, но скоропостижная смерть не позволила осуществиться замыслу.

Ну а в жизни романтическая история имела продолжение. В 1932 году Пильняк вторично посетил Японию. Миссия на этот раз была не столь плодотворной. Между соседями уже вовсю шли разборки: был вбит клин в виде марионеточного государства Маньч-чжоу-го, свершалась унизительная уступка КВЖД, японская военщина вовсю вынашивала захватнические планы…

Фумико отважно отправляется в Советскую Россию, как было официально заявлено, с «дипломатической миссией». Полгода живет в семье Пильняков, мечтает увезти его обратно к себе и даже грозится покончить с собой, если получит отказ. В конце концов одна возвращается в Японию.

Больше они никогда не увидятся. Пильняка расстреляют в апреле 1938-го, а Фумико проживет долгую благополучную жизнь и скончается несколько лет назад в возрасте 101 года.

В течение нескольких лет Пильняк, вдохновленный дальними путешествиями, создает обширный восточный цикл - «Корни Японского солнца», «Рассказы с Востока», «Китайская повесть» и ряд других. В роковом 37-м садится за роман «Соляной амбар», успевает написать ряд глав, посвященных Дальнему Востоку. За этим романом его и взяли.

Обвинение было стандартным - шпионская деятельность в пользу Японии. И это о человеке, который, может, больше, чем кто-либо из литераторов двух стран, сделал для японо-российского сотрудничества?

И все-таки: актуален ли сегодня Пильняк или же чисто академический интерес? Можно долго спорить. Будут «за» и «против». Мне же хочется еще раз обратиться к роману «Голый год». Герой романа, анархистка Ирина, говорит, что «теперешние дни, как никогда, несут только одно: борьбу за жизнь, не на живот, а на смерть». И что она жаждет «испить все, что мне дали и свобода, и ум, и инстинкт, - и инстинкт, - ибо теперешние дни - разве не борьба инстинкта?!».

Не про сегодняшний ли это день?

Автор: Владимир КОНОПЛИЦКИЙ, «Владивосток»