Страшно вспоминать

30 октября – День памяти жертв политических репрессий. Эта памятная дата установлена не государством. Сами узники сталинских лагерей и тюрем объявили 30 октября Днем политзаключенного. Позже, 18 октября 1991 года, Верховный Совет РСФСР принял решение внести это число в государственный календарь как День памяти жертв политических репрессий. Запоздалая справедливость. Слишком долго ждали безвинные жертвы этого «прости» от государства. Наконец дождались, но не все – 10 тысяч приморцев расстреляли сразу, потом власти признали – по ошибке. Умерших от болезней в тюрьме и на свободе не считали…

ТИШЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ТИШЕ!

Больно складывать слоги, трудно найти слова, не лепятся предложения…

«Ну, и зачем писать? – спросил знакомый из разряда «зеленых» циников, - безвинных не сажали. По заслугам расстреливали. Нюни не распускай, нам бы такую политику - будущее бы строили, а не на месте топтались».

Сомнения выветрились: текст должен выйти. Но не для того, чтобы, напрасно надрывая горло, доказывать сопливым демагогам: «Все не так, ребята! Человек в те времена в грош не ставился. От планового террора безвинно пострадало более трети наших земляков». Вряд ли докричишься. Для другого - чтобы поклониться в ноги хлебнувшим горя, унижений… жидкой баланды. Живым. Помянуть. Мертвых. Тише, пожалуйста, тише! Идет минута молчания...

Сегодня «В» приводит воспоминания очевидцев. Десятки подобных писем хранятся в редакции краевой Книги памяти жертв политических репрессий. Ее редколлегия надеется, что приморская администрация не останется равнодушной к напечатанным ниже строкам и профинансирует издание книги.  

ИЗ-ЗА ЛАКА ДЛЯ НОГТЕЙ

Татьяна Мамцева 1918 г. р., Владивосток:

«Арестовали меня ночью 7 июня 1950 года. За что? Порочила советскую продукцию и восхваляла заграничную. В обеденный перерыв за стаканом чая коллегам пожаловалась: «Купила лак для ногтей, а он не держится, шелушится»... Донесла завкадрами. В итоге ст. 58-10 («антисоветская агитация» - 8 лет лишения свободы с последующим поражением в правах на 5 лет. 

До суда была камера, сначала общая - пять соседок и койка недалеко от параши, потом «одиночка»  - книги, жара, редкие получасовые прогулки и частые слезы. На душе кошки скребут. Заглянул в глазок надзиратель, прикрикнул: «Чего ревешь, дура?! Думать надо было, что можно говорить, а чего нельзя. Ничего, за 8 лет поумнеешь».

Сельхозлагерь в Хабаровском крае на 250 человек. Зимой плетем маты, веревки, летом работаем на полях. В обед показывают фильмы, в воскресенье разрешают даже домашнее надевать. Правда, мои вещи - костюм и платье - быстро украли. Сказала вахтеру, и, представляете, нашли – в чемодане медсестры. На следующий день ее на общие работы, меня на ее место – в санчасть (я по специальности фармацевт). За два года ни одного замечания не было. Правда, уколов почти не делала: врач - добрый, милый человек - запретила колоть внутривенные: «У вас 58-я. Что случится – не простят». За месяц до смерти Сталина всех с моей статьей и со сроком до 10 лет повезли в Среднебельские лагеря Амурской области. Три месяца в пересыльном лагере показались адом. Не вынесла работы на поле – полопались капилляры на ногах, кровь вылилась под кожу. Ощущение - будто бы стоишь у огня, и ноги вот-вот разлетятся. Вдребезги. Это моя беда на всю жизнь…

Приехали. Первый отклик с зоны:

- Кто у вас медик? Мамцева, давайте сюда с вещами!

Допоздна чистили с санитаркой санчасть – нам достался стационар на шесть коек. Потом пошли осматривать лагерь. У каждого барака, как и положено, бочка с водой, но в отдельных фекальная масса – непорядок. К утру все убрали, засыпали хлорной известью (ее там много было). Через пару дней, как и боялись, первые ласточки. Пришли две латышки с дизентерией. Страшная болезнь – позывы каждый час. В сенцах санчасти оборудовали туалет – поставили ведра с деревянными крышками, запаслись хлоркой. Лечили сульфидином и клизмами с марганцовокислым калием (его в мизерной дозе в питьевую воду добавляли). Кормили овсяной кашей без жира, передач не принимали. За месяц через стационар прошли 69 человек, из них восемь повторных. Дизентерию погасили… Колола двух хорошеньких армянок с диагнозом «сифилис». Лекарство им передавали с гражданки. Рецидивисты (многие - инвалиды) в санчасть сами не обращались, присылали «шестерок» - за медсестрой. К таким больным приходилось идти в любое время дня и ночи. Но, нужно отдать им должное, вели себя достойно…

И снова этап. На этот раз в Сибирь – слюду щипать. Деревянные подносы с грудами хлеба не вызвали энтузиазма. Пыль от слюды забивала носоглотку и легкие, отбивала аппетит. Щипальщицей я оказалась неважной. Чтобы выполнить норму, оставалась на 3-4 часа во вторую смену. Признали отличником производства, отправили на слет ударников и… перевели в упаковочную. Тяжелый труд – коленями трамбуешь 30-килограммовый ящик слюды, упаковываешь его, забиваешь, обтягиваешь медной проволокой. Затем укладываешь штабелями – по 10 ящиков…

Освободилась досрочно 9 мая 1955 года».    

НЕ ЦИТИРУЙТЕ РАДИЩЕВА

Павел Гусев, руководитель общества «Мемориал» Кавалеровского района:

«Июнь 41-го года. Лето в Кустанайской области выдалось теплым. Птицы пели, казахи пасли стада овец, а мне, шестнадцатилетнему мальчишке, в совхозе доверили конную сенокосилку – красота! По идиллии проехались колесами – на легковой машине прямо на сенокос прикатили трое милиционеров. Предложили сесть рядом, больше – ни слова. При обыске однокомнатной землянки, где ютилась наша семья (всего шесть человек), изъяли тетради, учебники по немецкому языку и газету «Московские новости», тоже на немецком. Последнюю дал мне учитель. (За правописание немецких глаголов прокурор пытался «пришить»  иностранного шпиона.) Позже узнал: арестован  за письмо Сталину...… Осенью 40-го пришел ко мне сосед горем поделиться: не получил ссуду, положенную ему как переселенцу, – ни лошади с коровой, ни дома. Попросил написать в облисполком (грамотных в те времена было мало). Пришел ответ: документы составлены неправильно. Исправлению не подлежат. Судя по бумагам, вы, гражданин,  переселенец неплановый, приехали в наши края самовольно. А потому ничего вам не положено. Снова пришел, расстроенный. Предложил: «Давай напишем самому Сталину». Написали. В письме я вспомнил цитату из «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева: «Я взглянул окрест меня -  душа моя страданиями человечества уязвлена стала». Это меня и погубило. Дерзнул сравнить сталинское время с царским...… Рассказал палачу о бесправной, нищей жизни его народа, о бесконтрольных действиях местных чиновников. Всю вину взял на себя, наивно полагая, что к несовершеннолетнему не будут очень строги. Нет, в государстве с диктатурой пролетариата, в стране, где функция насилия – одна из основных, рассчитывать на милосердие было глупо.

Признания «выбивали»... Помню, ввернул на допросе следователю о свободе слова и печати, о правах, данных нам Конституцией. Тот отшвырнул меня к стенке и… начал щелкать пистолетом. Потом удар по голове, очнулся - изолятор. Узкий «каменный мешок» без окон. Тусклая лампочка под потолком, прикованная табуретка, параша. По утрам ломоть хлеба, кружка холодной воды и слабость, постоянная слабость...… От истощения и бессонницы - спать на цементном полу  холодно, на табуретке – неудобно. Через пять суток охранник за шиворот потащил на допрос – сам идти практически не мог. Следователь встретил с усмешкой: «Теперь заговоришь, иначе подохнешь как собака». Впредь били редко, но спать по-прежнему не давали. На допрос водили после отбоя, в камеру возвращали утром к подъему (6.00). Только приляжешь днем – надзиратель в дверь стучит, не помогает – заходит, стаскивает за ноги с нар, подзатыльников надает. Ночью - снова допрос. В тюрьме слышали, как вывозили на расстрел (стекла в камере из-за жары выбивали – слышимость превосходная). Ведут по коридору обреченных, а они кричат: «Братцы, прощайте!». Возня – рот затыкают. И тишина, только шаги отдаляются. Меня поднимали к камерному окошку (был я маленький, щупленький, ростом 1,55 метра). Видел, как одного-двух человек сажали в «черный ворон» и под конвоем увозили. Через 2-3 часа машина возвращалась. Из нее выходили только надзиратели…... За антисоветскую агитацию дали мне 7 лет лишения свободы и 3 года поражения в правах (прокурор просил  пять).      

Лагерь на Урале. Раздали кувалды, кирки, ломы и лопаты. «Будете демонтировать домну». Жизнь потекла как страшный сон. Тяжелый изнурительный труд (мужики жалели, «сынком» называли, работали за меня, но на руках все равно оставались мозоли). Голод... чтобы хоть как-то насытиться, в кипяток крошили хлеб. Получался как бы суп. Его пили из котелка. А потом понос...… дизентерия, ослабление организма и смерть. Многие погибали. Особенно старики и выходцы из Средней Азии. В 40-х годах столовых в лагерях не было. Только раздаточные пункты. Утреннюю и вечернюю баланду выдавали по талонам. Их воровали друг у друга. Тогда ввели порядок – бригадир подводит к раздаточному окну бригаду и следит, чтобы каждый получил пайку. В хлеборезку отправляли нескольких здоровых мужиков, чтобы не отобрали хлеб. Как-то по приказу начальника Севураллага провели слет ударников. Меня выдвинули. Слет мне запомнился тем, что нам выдали по два кусочка хлеба, две маленькие кровяные котлетки и стакан чая с сахаром. Проглотил все в мгновение ока. Котлетки показались сказочно вкусными. Вернулся домой, попросил мать: «Пожарь таких же». Зарезали свинью. Котлеты я есть не стал – не понравились... Мысль о побеге у меня не возникала. Бежали в основном уголовники. Их ловили, избивали, давали дополнительный срок. Ставили перед проходной, и они говорили, обращаясь к проходящим бригадам: «Я беглец. Не советую вам убегать. Все равно поймают»...… Меня продуло. Заболел ангиной. В больницу направили, когда уже дышать не мог и еле ходил. Вылечила меня врач, тоже заключенная, капустой. Попросила сварить капустные листья и прогреть меня над кастрюлей. Нарыв в горле прорвало, дышать стало свободней, и я уснул. Утром слышу ругань поварихи: «Негодник, капусту съел! Что теперь в баланду положу!». Врач поручилась: «Не мог он». А потом при выписке один зек сознался: «Парень уснул. Я увидел капусту и съел»…

4 июня 1948 года меня освободили. Из 800 человек карагандинского этапа за семь лет остались единицы...».

ОнН ОБЕЩАЛ НАМ ЖАРКИЕ СТРАНЫ

Вера Бабанина, г. р. – 1933-й, г. Владивосток:

«Отец Сергей Никифирович Лозицкий родился в Ясной Поляне в семье бедняка... Женился на круглой сироте – моей матери. Переехали жить в Иман (сегодня - Дальнереченск). Папа работал на почте. Родились мы – Петя (1930 г. р.), я и сестра Тася (1937 г. р.). Слышала разговор родителей: «Давай, Сергей, уедем в деревню. Говорят, здесь арестовывают невинных людей». - «Не мели чепуху: арестовывают врагов народа. Я-то тут при чем». Помню тот роковой вечер: я – у отца на коленях, Петя рядом. Тася у мамы на руках. Папа рассказывает о жарких странах, обещает нас туда свозить. А завтра, говорит, в кино! Зашли трое. Предъявили ордер на обыск. Отец без конца повторял: «Это недоразумение. Я вернусь». Его расстреляли. За что - не объяснили. Его отца, нашего дедушку, забрали в лагерь. Там он и умер. Позже реабилитировали. Детство было не сладким. Страшно вспоминать...».

Очень страшно...

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

В Приморье установлены имена 10 тысяч человек, расстрелянных по различным политическим мотивам в годы репрессий (период с 1922-го по 1956-й). По национальному признаку репрессировано 170 тысяч корейцев, около 40 тысяч китайцев, тысячи поляков, латышей и немцев.

Около 8 тысяч репрессированных состоят сегодня на учете в органах соцзащиты населения края. Из них более 2200 – жители Владивостока.

На исполнение закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» в текущем году затрачено 10,2 млн. руб. Из них 1,56 млн. выделено из краевого бюджета на зубопротезирование и лекарственное обеспечение.

В Приморье действует филиал всероссийской общественной организации «Мемориал». Его отделения имеются во Владивостоке, Находке, Артеме и Кавалерово.

30 октября в 12.00 в районе Второй Речки состоится митинг памяти.  По инициативе главы города Юрия Копылова здесь, на месте бывшего пересыльного лагеря НКВД, разбили сквер. В будущем планируется открыть Парк памяти жертвам политических репрессий и установить часовню.

Автор: Анастасия КРЕСТЬЕВА, «Владивосток»