Согласен на медаль

В октябре у Марка Захарова двойной юбилей: семьдесят лет со дня рождения и тридцать лет работы в качестве художественного руководителя театра “Ленком”. В сумме ровно сто. Такая вот арифметика по-захаровски получается...

- Чувствуете себя принцем Датским, Марк Анатольевич?

- А надо? По званию и должности мне положено быть монархом. Хотя бы в границах отдельно взятого театра.

- Разделить участь короля Лира не боитесь?

- И на этого героя походить не хочется. Откровенно скажу: у меня по непонятной причине давно не сложились отношения с Шекспиром. Предпочитаю русскую классику.

- Вообще-то, Марк Анатольевич, принца Датского я упомянул, чтобы подвести вас к теме даты...

- Так вы о юбилее? Да, вторую сотню разменял. Семьдесят плюс тридцать...

- Орден, наверное, дадут?

- Согласен и на медаль... Шучу. Впрочем, всем творческим людям в той или иной степени присуще тщеславие, без него сложно добиться успеха. Меня долго и упорно обвиняли в карьеризме, до сих пор попрекают, что столько лет без режиссерского образования руковожу театром. Для таких людей нужны свидетельства, доказательства, что я не самозванец и не выскочка, вот и завел дома специальный ящичек, куда складываю памятные документы, орденские книжки, указы, лауреатские удостоверения. Приятно, когда твои заслуги отмечены должным образом.

- Слышал, вам даже памятник хотели поставить.

- Кажется, раза три скульпторы предлагали изваять в полный рост. Отвечал: согласен только на конную статую - верхом на лошади. Как Жуков или Кутузов... Мне всегда хватало ума не выставлять напоказ собственные награды, не кичиться ими. Внутренне стеснялся фронтовиков, тех, кто проливал кровь, рисковал жизнью. И у меня были свои сражения, даже битвы, но на кону в них стояло иное - режиссерская карьера. Предпосылок, чтобы испортить ее, имелось предостаточно. Впрочем, прошлое вспоминаю редко. Если только журналисты не попросят. Оглядываться назад не хочется. Времени остается все меньше, глупо терять его на пережевывание уже известного.

- Торопитесь что-то успеть?

- Суетиться не люблю. Пустое! Лучше полагаться на волю провидения.

- А если эта воля скажет: “Пора, мой друг, пора, порулил три десятилетия театром и будет”? Уйдете?

- В теории ответить на такой вопрос сложно. Можно, конечно, отделаться стандартной фразой, дескать, оставлю театр сразу, как почувствую, что устал, что мое время прошло. Допускаю, когда-нибудь появятся мысли о необходимости подвинуться, отойти в сторонку, пропустить вперед новую режиссерскую генерацию. Но это, повторяю, теоретические рассуждения, а как все сложится на практике, прогнозировать не берусь.

- И двигаться пока не намерены?

- Нет. Еще нет. Впрочем, все может случиться.

- Вы не раз говорили о желании воспитать ученика. Его нет. Из вас плохой учитель, Марк Анатольевич?

- Сейчас в Театре на Малой Бронной проходит проверку Роман Самгин. Посмотрим, что у него получится.

- Позовете на царство?

- Может, разделим его на двоих.

- Отдадите половину своего, кровного?

- Вы провоцируете меня на слова, которые не готов произнести. Со стороны кажется: пригласи молодого режиссера, а лучше сразу нескольких, от этого театр только выиграет - борьба творческих идей, соревнование поколений, глоток свежего воздуха и все такое прочее... Но Георгий Товстоногов давно сказал: двум медведям в одной берлоге не ужиться. Тем более трем, добавляю я... Впрочем, жизнь продолжается. Будет день, будет и пища. Постоянно появляются новые люди, идеи, обстоятельства, эмоции...

- Подозреваю, среди эмоций преобладают негативные. Вас еще сто лет назад в Театре сатиры прозвали Мраком Анатольевичем. Думаю, минувшие годы оптимизма не добавили.

- Глупо спорить: характер у меня мрачен, а внешний облик угрюм. Что поделаешь? Меняться в мои годы уже поздно. Иногда помогает ирония, порой и она отказывает, но все равно сознание российского человека так запрограммировано, что присутствие духа никогда нас не покидает. Трудностей мы не боимся. Как сказал президент, даже глобальное потепление на планете пойдет России на пользу: отопительный сезон сократится...

- Пока льды в Арктике не растаяли, ответьте, какую мотивацию находите в дне сегодняшнем, что заставляет вас снова приходить в театр и заниматься здесь поденщиной?

- Долг.

- Перед кем? Только, пожалуйста, без пафоса.

- Перед теми, кого приручил. Это я Сент-Экзюпери цитирую.

- Просил же: без пафоса...

- Но у меня в самом деле есть обязательства перед близкими людьми, перед женой и дочкой!

- Они голодают?

- Александра, судя по всему, сама неплохо зарабатывает. Супругу я, разумеется, прокормлю, но дело не в этом. Есть зрители, есть труппа в конце концов!

- Вы не раз повторяли, что между актерами и режиссером должна быть дистанция. По-прежнему никого близко к себе не подпускаете, включая гвардию - Чурикову, Караченцова, Янковского, Абдулова и иже с ними?

- Если не следовать правилам, можно разрушить театральную иерархию. В таких делах мелочей не бывает. Поэтому во время репетиций по-прежнему обращаюсь к актерам старшего поколения исключительно по имени-отчеству и на вы. Где-нибудь за кулисами или в моем кабинете могу назвать Караченцова Колей, Янковского Олегом, но делаю это редко. Творческий коллектив - тонкий организм, надо постоянно держать руку на пульсе. В театре возможна только монархия. Если не абсолютная, то хотя бы конституционная. На художественном совете выслушиваю разное, в том числе и негативное, но понимаю: это служит укреплению моего режима. Пусть лучше говорят в глаза, чем шепчутся за спиной.

- Все равно будут шептаться. Наверняка чувствуете, Марк Анатольевич, как стоящие за спиной ждут, пока Акела промахнется.

- Да, определенная часть ждет и даже жаждет этого. Есть обиженные, затаившие злобу, но все же большинство не заинтересовано, чтобы театр совершил крупную промашку. Это ударит по всем. К тому же каждому ясно: что бы и кто бы ни говорил в процессе обсуждения, принятие решения остается за Захаровым, а все дружно проголосуют. Единоначалие - дело правильное. С учетом российской ментальности лучшая форма демократии - диктатура. В разумных пределах.

- Обратили внимание, Марк Анатольевич, что мода на Чехова возвращается? Целая стая “Чаек” летает сейчас по московским сценам. Лично вам птичку не жалко?

- Жалко, но артисты должны играть хорошие роли, а театрам нужны звонкие имена и красивые названия в репертуаре. Кто может быть лучше Антона Павловича и Федора Михайловича?

- Но когда все принимаются эксплуатировать одно произведение... Кирилл Серебренников предлагал издать декрет, запрещающий на время трогать руками определенные пьесы - слишком уж их затаскали.

- Не вижу достойного текста о сегодняшней жизни. Кто-то выбирает Чехова, а я буду репетировать “Последнюю жертву” Островского. Меня не смущает, что многие обращаются к классике. В Москве масса театров, и, как говорит Тригорин в “Чайке”, зачем же толкаться, всем места хватит. Что касается Серебренникова, то сейчас он занимается “Мещанами” во МХАТе. Разве Максим Горький не мэтр? Кстати, “Пластилин”, с которым Кирилл по-настоящему заявил о себе в столице, - самый сильный спектакль, который я видел за последние пару театральных сезонов. Он вытеснил, заслонил все остальные впечатления. Впрочем, это лишь подтверждает: Серебренников - человек талантливый и молодой, он может совершить еще массу зигзагов в режиссерской карьере, обращаясь к современным авторам, возвращаясь к классикам.

- Верно, Кирилл не боится рисковать...

- А Захаров прячется за авторитет Чехова? К этой мысли подводите? Да, я держал в руках рукопись “Пластилина”, но вовремя понял: для такой постановки нужно особое вдохновение, у меня его нет. Но это не трусость. Когда-то я отказался ставить “Взрослую дочь молодого человека”, в итоге у Анатолия Васильева получился замечательный спектакль, на годы ставший явлением театральной жизни. Может, и с “Пластилином” получилась бы такая же штука: взялся бы за пьесу и все разрушил. Не хочу изображать из себя отважного героя, рыцаря без страха и упрека. Мне ведомы сомнения, хотя режиссер вынужден делать вид, будто во всем уверен и все знает. Приходится тщательно скрывать одну из наших профессиональных болезней - страх провала после успешного спектакля или фильма.

- Умеете возвращать на землю?

- У меня глаз наметан, замечаю малейшие признаки. Иногда заранее провожу психотерапевтические сеансы. Например, на Сережу Фролова после “Шута Балакирева” обрушилось много всего, я сразу предостерег.

- Помогло?

- Вроде бы. Но тут ведь как в любви: словами все объяснить можно, но, пока сам не испытаешь, ничего не поймешь.

- Вы с годами научились быть терпимее к критике?

- Наверное. Хотя на обидные реплики по-прежнему реагирую бурно. К счастью, недолго. Первые часы киплю, а потом успокаиваюсь, негативные эмоции уходят.

- А гастроли с возрастом не разлюбили?

- Это же новое пространство, новые зрители! Обнаружил, что даже старые спектакли в чужих стенах смотрятся иначе, лучше. Правда, эти стены надо сперва почувствовать. У меня есть суеверие на уровне театральной мистики: перед выходом на сцену нужно походить по зданию, привыкнуть к нему. Опытные актеры знают: приятнее и легче работать на освоенной территории, поэтому перед началом гастролей стараемся выкроить денек на репетиции. Это ритуал. Случалось, даже бывалые артисты не вписывались в новое пространство.

- В буквальном смысле?

- Да, были и серьезные травмы. Коля... Николай Караченцов, что называется, пострадал и в “Тиле”, и в “Юноне”. Покрытие сцены, угол наклона декораций - все имеет значение. В театре не бывает мелочей.

- Даже когда речь заходит о подборе картинок в вашем кабинете?

- Тут нет ничего случайного... Не очень люблю развешивать фотографии по стенам. Дома есть несколько памятных снимков, а в театре устраивать музей имени себя, любимого, не стал. Моих портретов в кабинете нет, зато висит фото Велимира Хлебникова, которого не все узнают и принимают за дальнего родственника.

- Почему именно Хлебников?

- Нравится его поэзия.

- Процитируйте на десерт.

- Стихотворение “Кузнечик” написано, кажется, в 1908 году. Оно очень короткое, но красивое.

“Крылышкуя золотописьмом

Тончайших жил, Кузнечик

в кузов пуза уложил

Прибрежных

много трав и вер.

“Пинь, пинь, пинь!”

- тарарахнул зинзивер.

О, лебедиво!

О, озари!”

Музыка, а не слова, правда?

- Лирик вы, Марк Анатольевич! Начали с принца Датского, им и закончим. На сакраментальный гамлетовский вопрос ответили?

- Сталин очень не любил этого “Быть или не быть?”, фактически запретил постановку “Гамлета” во МХАТе. Зато в “Ленкоме” было два принца - от Андрея Тарковского и Глеба Панфилова. Третий, думаю, не нужен.

- Да я не про постановку спрашиваю, а про вас. Каков ваш ответ?

- Так и не поняли? Быть, конечно, быть!

Автор: «Итоги»-«Владивосток»