Приют княгини Мещерской

- Что вас интересует в Париже? – полюбопытствовал месье  Каплан, муж моей нечаянной французской знакомой (русской по происхождению, приходящейся, как выяснилось, к тому же родственницей адмиралу С. О. Макарову).

- Бывшие русские эмигранты, их судьбы, - ответила я.

- Для этого вам следует отправиться на кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа, - посоветовал он.

На этом святом и по-особому дорогом погосте, где «похоронены сны и молитвы» 10 тысяч русских скитальцев, цвет имперской России, мне довелось побывать два года назад. Тогда сопровождать меня любезно согласился Ренэ Герра, профессор Сорбонны, русский француз, как его называют друзья и знакомые. Он говорит по-русски без акцента, его учителями были эмигранты первой волны. У Герра на этом русском кладбище больше 100 могил дорогих  людей, с которыми он был лично знаком. Но это – тема отдельного материала.

А на этот раз мы вместе с Элен Каплан, которая долгие годы связана с Тургеневской библиотекой в Париже, решили поехать в Русский дом, где можно еще познакомиться с  русскими эмигрантами, как говорится, живьем. Все они находятся в весьма преклонном возрасте, но при этом не теряют интереса к жизни и чувства собственного достоинства – это гены, это порода. И это, как показывает время, – неистребимо. Так, Вере Лобинской  107 лет. И знаете, какой первый вопрос она мне задала при встрече: «Как во Владивостоке обстоят дела с военно-морским флотом и с рыбными промыслами?»… Но об этом, опять же, чуть позже.

А пока в знойный июльский день мы с Элен Каплан отправились на ее видавшей виды машине  в департамент Эссон, который находится в 30 километрах к югу от Парижа, в местечке Сент-Женевьев-де-Буа. Когда-то, как рассказала Элен, это было настоящее захолустье. Сейчас здесь милый, по-французски уютный городок с обилием цветочных клумб, черепичных крыш,  живых оград.

К счастью, пробок не было, и мы через полчаса  благополучно добрались до Сент-Женевьев-де-Буа, но чтобы разыскать Русский дом, пришлось еще немало попетлять по улицам.

Высокие ажурные железные ворота оказались закрыты. Элен нажала на стене какую-то кнопку, и они плавно распахнулись. В глубине двора виднелся трехэтажный каменный дом, приятного светло-бежевого тона, выстроенный в строгом классическом стиле. Справа к нему примыкало полукружье современного  корпуса из стекла и бетона. Здесь было безлюдно и непривычно тихо после шума трассы. 

КАК УСАДЬБА КОССОНРИ СТАЛА РУССКИМ ДОМОМ

Исторический экскурс. Поместье, где сейчас располагается Русский дом, раньше называлось усадьбой Коссонри. Центральное здание было первоначально загородным особняком, выстроенным топографом Л. Фэном, братом личного секретаря Наполеона Бонапарта, потом оно надстраивалось, меняло владельцев, но весь XIX век продолжало оставаться летним загородным домом парижской знати.

С 1927 года судьба поместья неразрывно связана с русской эмиграцией, хлынувшей во Францию после революции 1917 года. В первой волне оказалась и княгиня Вера Кирилловна Мещерская, дочь последнего посла Российской империи в Японии. Чудом спасенная от большевиков поваром семьи, она поселилась в Париже и открыла кулинарную школу для благородных девиц, в числе которых обучалась и Марина Греческая – будущая герцогиня Кентская.

Однако главную роль в основании Русского дома сыграла другая  ученица Мещерской – мисс Дороти Пэджет, богатая англичанка, которая в знак благодарности и дружеских чувств предложила Вере Кирилловне в подарок Коссонри.

Княгиня отклонила это личное предложение и отдала поместье приюту русских беженцев. Таким образом, 7 апреля 1927 года усадьба Коссонри стала Русским домом, вместе с примыкающим к ней большим парком, в конце которого находилось небольшое коммунальное кладбище. Прибежищем последнего старого поколения русской интеллигенции, аристократии, промышленников, военных.

Дороти Пэджет содержала Русский дом вплоть до второй  мировой войны, затем над ним взяло опеку французское государство. Княгиня Мещерская скончалась 17 декабря 1949 года. Сейчас этим благим делом занимается  ее невестка Антонина Мещерская.

В числе постояльцев Русского дома были семейство Бакуниных, первая жена адмирала Колчака, супруга министра Столыпина. В списках Русского дома можно встретить также такие славные имена, как Голицын, Васильчиков, Нерот, Толстой, доктор Попов, акушер при последней российской императрице. Три года назад в этом доме скончалась княжна Зинаида Шаховская, ей было 94 года. 

Среди частых посетителей Русского дома значится А. Солженицын, который в Сент-Женевьев-де-Буа черпал немало интересных материалов для своих произведений, прежде всего для  «Августа четырнадцатого».

Русское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа обязано своим существованием близости Русского дома. Оно стало последней обителью тех, кому княгиня Мещерская дала возможность прожить до конца дней своих в православной вере, в окружении книг и родных предметов, которые в какой-то мере воссоздавали частичку потерянного навеки образа жизни, далекой родины.

С первых же шагов своего существования Русский дом стал еще хранителем удивительных реликвий дореволюционной России. Когда Франция окончательно признала Советский Союз, послу Временного правительства Маклакову в Париже пришлось уступить здание посольства на ул. Гренель новым хозяевам. Но он успел перевезти в Русский дом портреты российских императоров, старинную мебель и даже царский трон. Они тайно хранились здесь в течение более 60 лет. Об их существовании было открыто объявлено лишь в 1998 году по просьбе посла России – предметы временно были переданы на выставку, посвященную столетию моста Александра III в Париже.

КРУГЛЫЙ СТОЛ ПОД СТАРОЙ ЛИПОЙ

Русском доме нас встречала Татьяна Дуга, очень милая русская женщина, которая 20 лет назад вышла замуж за француза. Сначала она приходила сюда просто пообщаться, чем-то помочь, потом ее пригласили работать в здешнюю библиотеку. Сейчас  многие постояльцы называют Татьяну  добрым ангелом. Она устраивает встречи с интересными людьми, дни поэзии, не забывает о днях рождения.   Вот и при нашем появлении она  отправилась по комнатам пригласить желающих поговорить под развесистую тенистую липу, которой, как говорят, перевалило уже за 200 лет.

Сейчас в Русском доме проживают около 80 бывших русских, в год его открытия постояльцев было 150.  Здесь можно встретить жену адмирала Старка, который  уводил в 22-м из Владивостока последние корабли с русскими беженцами, – Татьяне Юрьевне Старк-Кипиневой – 94 года, она доводится теткой внуку адмирала Колчака, которого в честь деда назвали  Александром (ему 70 лет, он тоже живет в Париже).  Племянника  Добужинского – Алексея Анатольевича Доливо (в его просторной комнате одна стена полностью занята картинами знаменитого родственника). 

Недавно в Русский дом из  Англии перебралась Ирина Тидмарч, современница и подруга Ольги Книппер, ей 100 лет. Ни дети, ни родственники не смогли ее отговорить. Многие выбирают Сент-Женевьев-де-Буа последним местом жительства. Без России – так хоть среди русских.

Признаюсь, с большим волнением читала на доске объявлений в коридоре лист с фотографией: «На этом снимке семья дяди моего отца – Ануфриева Петра Тимофеевича. Моему отцу 89 лет, но он все еще надеется узнать хоть что-нибудь о судьбе дяди, брата, матери. Если вам что-нибудь известно, звоните, пожалуйста. Марина». Столько лет минуло, да что там – жизнь прошла, а сердце не может забыть...

Минут через пятнадцать  под старой липой за круглым пластиковым столом с охлажденной водой и вишневым сиропом собрались первые шесть человек, потом стали подходить другие. Здесь мне довелось выслушать немало историй, которые и сегодня, по прошествии стольких лет, не могут не затронуть. Вот лишь две из них.

История первая

Иван Николаевич Мирзов в 20 году в числе других воспитанников Хабаровского  графа Муравьева-Амурского кадетского корпуса перебрался во Владивосток, на остров Русский.  В 22-м пробил его  час прощания  с родиной. Было ему в ту пору 12 лет.

«Последнюю ночь мы провели не в казарме, а на берегу, - вспоминает Иван Николаевич. -  С мамой я попрощался заранее, она меня проводила до пристани. Мама, ее звали Евгения Федоровна, осталась во Владивостоке, я больше никогда не имел никаких сведений о ней. Наконец подошли сразу два судна. Мы спешно погрузились, взяли курс на Шанхай. В пути попали в сильнейший шторм. Один корабль затонул, 18 человек из кадетского корпуса погибли. Наш пароход направился сначала в Корею, в Гензан, оттуда  -  в Мукден, там нас расселили в бараки, в китайские фанзы. В Мукдене мы провели около двух лет, затем кадетов переправили в Шанхай, где мы воссоединились с остатками корпуса и на французском пароходе «Портос» отправились в Югославию. По прибытии нашу братию снова расформировали: одни попали в Сараевский корпус, другие, в том числе и я, – в Донской. В Донском мы,  молодежь, анархисты по натуре, не ужились с самостийниками. Повздорили. Тогда каждому из нас выдали по 200 динаров и путевку на работу. Я попал на шахты. Вскоре сбежал в Белград. Голодал жестоко, но по молодости мало обращал на это внимания, все надеялся, что скоро вернусь в Россию «на белом коне» и все устроится.

Не вернулся: ни на коне – ни без коня. А по контракту уехал во Францию.

И окна мыл, и паркет натирал, потом закончил курсы электриков. Женился, правда, детей Бог не дал. Жену уже похоронил. Три года назад перебрался в Русский дом. А впрочем, зачем я вам все это рассказываю. Наверное, очень соскучился  по русским. А что, может быть, на следующий год возьму и еще во Владивосток в гости приеду?»
При прощании Иван Николаевич пригласил меня в свою комнату. В отличие от других, тех, что мне довелось увидеть, она у него была совершенно лишена всяких украшений. На стене висела старая икона, на тумбочке, в рамке, стояла большая фотография собаки.

- Это мой Дружок, самый надежный, как брат был, помер уже, - вздохнул Иван Николаевич. – Я хочу вам отдать копию старого снимка. На нем мы,  кадеты. Пусть хоть она попадет на родину.

История вторая

Вера Лобинская, так себя называет эта жизнерадостная женщина с лицом, которое выглядит словно печеное яблочко (то ли от возрастных морщин, то ли от частого заливистого смеха), пережила три века, две войны, русскую революцию, две эмиграции: первая - из России, вторая – из Марокко. Ей 107 лет. Она до сих пор может пришить пуговицу без очков, только вот ноги  отказали – выручает коляска. Ее французский  без акцента, а голос удивительно молодой.

«В 1917 году я медсестрой отправилась на фронт, чтобы разыскать своего брата Михаила, - рассказывает Вера Лобинская. – Но из этой затеи ничего не получилось – он погиб еще раньше. Россию покинула в 20-м, в числе 50 семей морских офицеров. Мы с мужем сели на последний корабль в Одессе, я была беременна и хотела умереть, так как моя семья оставалась в России.  Мы плыли в полную неизвестность и не знали, какая доля нас ждет, но были готовы ко всему. Первая остановка была  в Северной Африке,  потом перебрались в Марокко. Сначала было трудно, как для любого человека без родины. Наших детей обзывали в школе: «Эти противные русские»... Но все пережили. Позже перебрались во Францию.

- В чем секрет вашего долголетия? – едва успеваю вклиниться с вопросом в  неиссякаемый рассказ.

- Я оптимистка. Люблю смеяться. Жизнь прекрасна. Нужно ловить каждое мгновение жизни. Для меня вся моя жизнь – это как одно большое увлекательное приключение».

Наши посиделки под липой закончились только одной жалобой: очень не хватает во французском меню русских котлеток…

А если серьезно, скоро Русский дом может перестать быть только русским. Старый корпус уже отремонтирован, и, как нам сообщили, комнаты в нем будут продаваться всем желающим. К слову, проживание в Сент-Женевьев-де-Буа стоит очень недешево.

То же самое происходит и с Русским кладбищем. Если ему не придать статус мемориального, как считает Ренэ Герра, через 10-15 лет здесь будет больше французских могил, чем русских. Но это тема следующего материала.

(Продолжение следует).

Редакция «В» выражает большую признательность Тамаре Вавиловой, хозяйке «Ностальгии», за финансовую поддержку проекта «Русские без России» и обеспечение командировки корреспондента «В» во Францию.

Автор: Тамара КАЛИБЕРОВА, «Владивосток» Владивосток - Париж - Владивосток