Он сидел на коленях у Рузвельта и шел в караване PQ-15

В прошлом году Владимир Михайлович отметил 70-летний юбилей, у него четыре внука и есть уже правнук, но при этом он никак не смотрится дедушкой. Энергичный, легкий на подъем, великолепный рассказчик, заядлый шахматист и виртуоз настольного тенниса (создал спортклуб для ветеранов – «Радость»). В. М. Марков славится также своими романсами, стихотворными тостами, как-то получил даже диплом «Лучший тамада России». Но призванием всей его жизни стала самая мирная профессия - он почетный строитель России. Михаил Гаврилович Марков, прославленный ледовый капитан, перед смертью (а прожил он всего 50 лет) наказывал сыновьям не связывать судьбу с морем - слишком тяжелая это доля. Но старший, Владимир, все же отведал морской жизни, он попал юнгой в военный «огненный рейс», шел на ледоколе «Красин» под бомбежками в караване PQ-15 и наравне со взрослыми подавал снаряды к скорострельному эрликону. Было ему в ту пору 10 лет.
Накануне 23 февраля корреспондент «В» встретился с бывшим юным защитником Отечества.

- Владимир Михайлович, непонятно, как ваш отец решился взять в такой опасный рейс всю свою семью: жену и единственного сына?

- Все объясняется довольно просто: в мае 41-го отец, будучи капитаном на ледоколе «Красин», отправлялся в обычную штатную навигацию в Восточный сектор Арктики, мама в этот рейс шла судовым врачом, а меня оставить было не с кем. Кто же знал, что случится такое… Но даже когда началась война, мы продолжали работать в Арктике по старому, еще мирному графику. И только в сентябре отец получил сообщение о том, что ледоколу предстоит переход в Америку. Президент Ф. Рузвельт обратился к И. Сталину с просьбой прислать мощный ледокол, чтобы попытаться проложить трассу караваном судов в Чукотском море через север Канады. Для этих целей был выбран «Красин», флагман советского ледокольного флота. К экипажу тоже предъявлялись специальные требования. Даже я, пацаненок, сын капитана, прошел «собеседование» с особистами, был предупрежден о том, что в Америке живут капиталисты, и призван был бдить!

Сделав необходимый ремонт, мы оставили в Провидения все свое подсобное хозяйство (на ледоколе находились коровы, овцы, свиньи, куры и даже белый медведь для забавы экипажа) и в ноябре 1941 года отправились в дальний поход. На судне находились 170 членов экипажа, все мужчины, за исключением моей мамы - Нины Сафроновны, судового врача, и меня - ученика радиста.

Рейс оказался суров и опасен. Память до сих пор хранит фотоснимки американских газет, на которых запечатлен «Красин», когда он входит в порт Сиэтл после десятисуточного шторма – без единой шлюпки, без половины ходового мостика.

Мы шли совершенно безоружными вдоль западного побережья Америки, в то время как Япония уже напала на США и шла война с Германией – подводные лодки без устали прочесывали эти воды.

- Известно, что Рузвельт был довольно закрытым человеком, как вы думаете сейчас, почему он пригласил вас тогда на прием в Белый дом?

- Скорее всего, в знак уважения к жесту Сталина – он отправил в Америку лучший свой ледокол и лучший экипаж. За нами прислали роскошные автомобили, колонну сопровождал полицейский эскорт. Мы провели в Америке чуть больше недели и еще не успели приодеться, поэтому отправились в Белый дом скромно: я надел видавший виды черный костюмчик, к нему даже раздобыли галстук, а кочегар Карлин, эстонец, перед визитом меня постриг, мама была в строгом однотонном платье, отец – в капитанском кителе с орденами. С нами были замполит и сотрудники консульства – всего набралось человек 20. Когда мы оказались в Овальном зале, из боковой двери выкатилась коляска, в которой восседал Рузвельт, а за ним показалась целая «кавалькада» репортеров. Первой представили мою маму, так полагалось по протоколу, затем отца, замполита, потом меня.

Президент сделал мне знак рукой: «Come in». Я растерялся, тогда отец слегка подтолкнул меня, я подошел к коляске Рузвельта, он протянул руку - она была сухая, жесткая, потом тепло обнял меня и усадил на колени.

Я настолько опешил, оробел, что пришел в себя, только когда прием закончился. Он продолжался около получаса. Затем был концерт, который устроили русские состоятельные эмигранты, все они были одеты в национальные костюмы: украинские, армянские, эстонские. Александр Вертинский пел своих «Журавлей»: «…Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный…». Зал слушал стоя, многие плакали.

- С русскими эмигрантами довелось общаться?

- Это отдельная тема. Они, можно сказать, жили на причале. Пели песни, прорывались на судно сквозь наряды полиции – полные радости, счастья, желания дотронуться рукой и поговорить на родном языке, пригласить в гости, преподнести подарок. Но мы избегали встреч, строго выполняя специальный инструктаж и требование замполита. В город отправлялись только «пятерками», ходили в музеи, зоопарк, на спортивные площадки, а однажды моя «пятерка» умудрилась под строжайшим секретом заглянуть даже в публичный дом, довольно фешенебельного вида, оставив меня в гостиной смотреть телевизор и поедать печенье.

- Что вспоминается о самом тяжелом и опасном плавании – в составе каравана PQ-15?

- Как ни странно, вовсе не чувство страха – скорее какой-то безрассудной отваги, одержимости, желания дать отпор врагу.

Но давайте по порядку. После ремонта в Балтиморе мы отправились в Канаду. Здесь все было сдержаннее, скромнее, по всему чувствовалось, что в мире идет война. В самый разгар работ по поиску «западного» пути во льдах пришла радиограмма, которая отзывала нас домой, на родину, для помощи замерзшему ледокольному флоту в Белом море. В сопровождении конвоя мы пересекли Атлантику и прибыли в Англию, в порт Глазго. Здесь нам установили несколько трехдюймовых пушек и 18 эрликонов (скорострельных крупнокалиберных пулеметов).

Вместе с экипажем я тоже прошел ускоренные курсы подготовки боевых расчетов, и ледокол под охраной конвоя отправился в Исландию. Там, в порту Рейкьявик, формировался караван судов PQ-15. В последних числах апреля «Красин» в числе 25 транспортных судов и 20 кораблей охранения взял курс на северные советские порты. 3 мая караван атаковали вражеские бомбардировщики. Бой шел весь день. Стоял шквал огня. Я тоже был в боевом расчете и подавал кассеты (по пять снарядов в каждой) из лифта на эрликон, стрелку, который был ремнем намертво прихвачен к орудию. В тот день затонул флагман каравана – английский сухогруз, он шел в нашей колонне. Его место занял английский пароход «Ютланд».

На следующий день рано утром на востоке появились вражеские торпедоносцы. Они атаковали караван на бреющем полете, неслись почти в метре над водой. «Красин» открыл огонь из всех своих стволов, снарядов не жалели. Было много раненых, но погибших на ледоколе не было, как и повреждений. Всего в том походе мы потеряли три транспорта, но сами тоже не оплошали - смогли сбить пять самолетов противника.

5 мая нас встретил наш конвой, и мы благополучно прибыли в Мурманск, где караван встречал начальник Главсевморпути контр-адмирал И. Д. Папанин. Он поздравил экипаж «Красина» с боевым крещением. Так для меня закончилась моя морская эпопея. Я отправился в третий класс (год-то пропустил). Вскоре мама родила Витю, моего младшего брата, и только в 43-м мы попали во Владивосток, в собственную квартиру. К слову, мы жили тогда в доме Севморпути на ул. Алеутской, где сейчас находится четвертый роддом.

Автор: Тамара КАЛИБЕРОВА, Василий ФЕДОРЧЕНКО (фото), «Владивосток»