Праздник без праздника

Cегодня на приморском календаре  “красный” день. Причем “красный” – во всей полифонии смысла, какую позволяет русский язык последнего столетия. А это значит, во-первых, праздничный, выходной; во-вторых – революционный, по цвету большевистского флага.

Я пишу эти строки заранее – такова газетная технология – и не знаю, что будут говорить именно в этот день многочисленные местные радиостанции и телеканалы. Но накануне буквально все они интерпретировали дату однозначно: день освобождения Приморья от белогвардейцев и интервентов. И поневоле задумываешься: похоже, с интерпретаторами мы живем в разных государствах.

Ведь нам всем так нравится термин, ставший одним из основных элементов путинской модели развития общества, – государственность. Та самая государственность, что кроме культивирования гимна, герба и флага предполагает еще и трепетное отношение к государственным праздникам. Так вот ближайший (и по времени и по смыслу) к 25 октября праздник – 7 ноября – называется сегодня в Российской Федерации День примирения и согласия. День, когда стоит скорбеть об ужасной трагедии, расколовшей народ надвое, о сотнях тысяч (а возможно, и миллионах – кто знает?) жертв, безжалостно брошенных на алтарь неудавшегося – как показала история – эксперимента, о миллионах россиян, рассеянных в результате междоусобной братоубийственной войны по всему свету – от Аляски до Аргентины.

Не думаю, что слова “примирение и согласие” можно трактовать иначе. Или мы против государственной политики?

Так о каких белогвардейцах тогда идет речь? Об уральской рабочей дивизии, что с армией Колчака отступала на восток и остатки которой ушли в Китай? О зажиточных крестьянах Алтая и Даурии, Приамурья и Уссурийского края, которые в то, доколхозное время кормили хлебом не только свою страну, но и полмира и которые вполне осознанно делали выбор не в пользу красных? Об интеллигенции, петербургской и московской профессуре, которая обрела во Владивостоке последний берег Родины, прежде чем покинуть ее навсегда? О русских писателях – уровня Набокова, вынужденно оказавшихся вне языковой среды и тем не менее широко издающихся сегодня по всей стране?

КРАСНЫЕ, БЕЛЫЕ…

В стане тех и других было достаточно палачей и жертв, людей, одурманенных пропагандой и искренне сражавшихся за идею. Но Родина у них у всех была одна. Однако будущее ее каждый видел по-своему. Похоже, это будущее наступило – ХХI век за окном. И что же мы имеем в сухом остатке?..

Понятно, что от клише и стереотипов трудно избавляться. Тем более когда существуют они не только на ментальном, но и вполне материальном уровне. Выбиты в камне, отлиты в металле. Речь в данном случае все о том же многострадальном памятнике герою гражданской войны Сергею Лазо, что расположен в сквере перед фасадом краевого академического театра. Памятник, как известно, предполагает целостный архитектурный ансамбль. Так вот ансамбль этот – в том же существующем ныне виде – был создан задолго до революции. Однако на постаменте стояла другая фигура – героя обороны Петропавловска-Камчатского во время Крымской войны 1856 года, блестящего адмирала Василия Завойко.

Новая власть творила новую историю, ей были нужны новые мифы, новые герои, новые памятники. Правда, на старых постаментах.

Кстати, о мифах. На памятнике (Сергею Лазо естественно) высечены известные слова: “Вот за эту землю, на которой я стою, мы умрем, но не отдадим ее никому”. История появления тирады такова. В январе 1920 года во Владивостоке все было готово к очередному перевороту, теперь уже в пользу красных. Однако революционный штаб беспокоило отношение к восстанию “школы прапорщиков”, размещавшейся на Русском острове. И вот зимней январской ночью по льду пролива Босфор-Восточный пришел к прапорщикам член революционного штаба Сергей Лазо и произнес перед слушателями школы пламенную речь, которую, взяв в руку горсть земли, закончил словами, ныне высеченными на памятнике.

Такова легенда. Так согласно канонически отстроенному мифу и изобразил его скульптор.

Красивая история. Жаль только, что предельно далекая от правды.

Гарнизон острова сам разоружил и интернировал офицеров и юнкеров, отказавшихся поддержать эсеров, – именно последние, к слову, готовили восстание во Владивостоке и руководили им. Более того, в конце января в штаб восстания пришли делегаты с острова и предложили свою помощь. В штабе поблагодарили и пригласили участвовать в параде и митинге по случаю свержения колчаковского режима. В штабе заранее знали, что боев в городе не будет.

А в середине марта в военный совет Временной земской управы обратился комендант Русского острова, который сообщил, что интернированные юнкера и офицеры требуют их отправки в Китай. Комендант настоятельно просил прислать кого-нибудь из военсовета для решения этого вопроса. 20 марта на автомобиле в сопровождении охраны на остров выехал заместитель председателя совета Сергей Лазо. В одной из казарм собрали интернированных, к которым он и обратился с речью. Успеха она, впрочем, не имела, и собравшиеся подтвердили свое требование отправить их в Китай.

Такова правда о событии, ставшем поводом для сооружения памятника.

Понятно, что героическая гибель Лазо в паровозной топке окружила его имя ореолом мученичества. К сожалению, куда меньше известно о том, что попался он японцам, что называется, под горячую руку. И искали они – после своего уже переворота – не столько его, сколько офицера императорского российского Генерального штаба, кадрового разведчика и руководителя агентурной сети на Дальнем Востоке и в Маньчжурии Луцкого (об этом человеке и его судьбе “В” планирует рассказать в обозримом будущем). Видимо, одного из тех самых белогвардейцев, победу над которыми мы без устали отмечаем.

…Трудно идти вперед, когда голова повернута назад – или ноги не туда заведут, или башку расшибешь. Тут уж надо как-то выбирать…

Автор: Андрей ОСТРОВСКИЙ, «Владивосток», Юрий ФИЛАТОВ, специально для «В»