Главный дирижер приморской "Мариинки": У меня было счастливое детство, никакой попсы

Почему посланец Санкт-Петербурга перестал бросать на приморскую публику грозные взгляды

19:45, 11 января 2017 Интервью

Ровно год назад молодой, но уже проработавший в Мариинском театре более 15 лет дирижер Павел Смелков стал главным дирижером Приморской сцены Мариинки. Есть повод и оглянуться назад, и заглянуть в будущее…

– Павел Александрович, когда год назад вы ехали во Владивосток, наверняка строили какие-то планы, что-то намечали…

– У меня была основная задача сделать так, чтобы театр, переданный под крыло Мариинского, сохранился и смог нормально и плодотворно работать. Уверен, это удалось выполнить. Велась планомерная работа с оркестром, оперной и балетной труппами. И она, на мой взгляд, уже дала плоды: стиль нашей игры, наши программы стали во многом более академичными, чем раньше, и рост коллектива в целом очевиден. Это самое важное для меня.

И, конечно, нельзя не отметить взаимодействие, которое было налажено между Санкт-Петербургом и Владивостоком. В результате с уверенностью можно говорить о Приморской сцене как сцене Мариинского театра. Это прежде всего перенос постановок и приезд артистов из Санкт-Петербурга, в том числе мировых звезд.

– Какие из выступлений на Приморской сцене в минувшем году стали самыми памятными для вас?

– Их очень много. Например, интересно было исполнить вместе с замечательными солистами Алексеем Володиным, Сергеем Левитиным и Елизаветой Сущенко все концертные произведения Бетховена. Радовала работа над премьерами опер Моцарта. Сначала это был зингшпиль «Бастьен и Бастьенна» на Малой сцене, потом – «Волшебная флейта» на Большой сцене, а в декабре мы представили концертное исполнение «Дон Жуана», где главные партии исполнили Альбина Шагимуратова, Елена Стихина и Вадим Кравец. Запомнилось и то, что во Владивостоке я впервые дирижировал оперу Пуччини «Тоска».

– Придя в театр, ощутили ли вы встречное желание коллектива влиться в традиции Мариинки? Сталкивались ли с какими-то трудностями?

– Я бывал во Владивостоке, дирижировал несколькими спектаклями еще по приглашению Антона Лубченко. Уже тогда у меня сложились хорошие рабочие отношения с артистами театра. Поэтому в большей степени наше взаимодействие было беспроблемным. Конечно, трудности случаются всегда, это нормально, но в целом у нас теплое, дружеское общение с музыкантами и конструктивная творческая атмосфера. Мне повезло с коллегами, отдавшими много лет служению Мариинскому театру. Я очень рад, что работаю с такими профессионалами, как художественный руководитель оперной труппы Лариса Дядькова и главный балетмейстер Приморской сцены Эльдар Алиев.

– Вы работали в Мариинском театре 15 лет. Предложение возглавить Приморскую сцену с точки зрения карьеры музыканта – это рост?

– Слово «карьера» – из 90-х, сейчас нужно о другом думать. Знаете, я за все 15 лет работы ни разу не задумывался над этим понятием. Потому что люди, которые делают карьеру, ищут себе агентов на Западе, мотаются по всему миру, а меня интересует собственно исполнение, то, как и что звучит. И во Владивостоке для меня первично, как играют и поют музыканты Приморской сцены. Замечу, что я часто летаю в Санкт-Петербург и продолжаю дирижировать на основной сцене Мариинского театра.

– Насколько вы свободны в выборе репертуара?

– Репертуарную стратегию для всего Мариинского театра определяет Валерий Гергиев, потому и постановки, которые будут осуществляться на Приморской сцене, это в первую очередь его решение, ведь оно связано и с декорационным ресурсом Мариинки, и с тем списком мировых звезд, которых Валерий Абисалович хотел бы показать приморскому зрителю.

Мы – четвертая сцена Мариинского театра. Валерий Гергиев всегда подчеркивает: у нас есть один театр, второй – через мостик, третий – через дорогу, а четвертый – во Владивостоке. Поэтому репертуар продумывается глобально для всех четырех театров.

– Большой зал Приморской сцены никогда не пустует, но есть еще и Малый. На мой взгляд, его развитие несколько отстает. Есть ли у вас стратегия в этом смысле?

– Сегодня на Малой сцене, повторюсь, идет замечательный спектакль «Бастьен и Бастьенна». Режиссер Дарья Пантелеева и художник Петр Окунев придумали красивую постановку, в которой есть не только музыка Моцарта, но и сам маленький Вольфганг появляется на сцене. Мне особенно дорог этот спектакль, в него всеми вложено много души.

Конечно, мы планируем осуществлять небольшие оперные постановки в Малом зале. Но в минувшем году сделали упор на камерность. Там регулярно проходят очень хорошие, тематически выдержанные концерты камерной и вокальной музыки. Формированием этих программ, цель которых в том числе приучить публику к посещению Малого зала, я занимаюсь вместе с пианисткой Аглаей Зинченко. Мы стараемся представить там лучших вокалистов и музыкантов оркестра, играть русскую, французскую, немецкую, итальянскую камерную музыку. Сейчас эти концерты стали набирать популярность, потому что они действительно соответствуют самому высокому уровню. Очень востребован у слушателя авторский проект Ирины Соболевой «Портрет певца в интерьере», в котором Лариса Дядькова представляет солистов оперной труппы.

– Ставите ли вы перед собой некую глобальную цель? Каким, на ваш взгляд, должен стать коллектив Приморской сцены, до каких стандартов дорасти?

– У Мариинского театра свой – очень высокий – стандарт исполнительства, и, конечно, мы должны прийти к этим высотам, и мы прошли уже значительную часть этого пути. Но, кроме этого, нам нужно выйти на такой же стандарт известности в регионе, в АТР в частности. Люди, приезжающие в Санкт-Петербург, идут в Эрмитаж и Мариинский театр – это само собой разумеется. То же самое должно быть и во Владивостоке. Приехав сюда, ты не можешь не посетить Приморскую сцену. И люди, которые живут в Азии и хотят попасть в Мариинский театр, должны ехать именно во Владивосток, потому что это ближе и потому что это тоже Мариинский театр.

– Помимо стран-соседок у нас под боком огромный Дальний Восток. Есть ли у вас планы работы в этом направлении?

– Конечно! И этот процесс уже идет, на спектакли и концерты приезжают из Хабаровска. Интерес к нам есть, и нам было бы важно съездить туда с гастролями. Думаю, это проект будущего.

Мы уже втягиваем в орбиту своей работы близлежащие города. Например, в снежный буран 22 декабря, несмотря ни на что, мы с оркестром поехали в Уссурийск на заявленные концерты. Были мысли об отмене: мало ли что, вдруг публика не придет, как потом возвращаться ночью? Но в итоге было принято правильное решение – ехать. И концерты прошли с аншлагом! Очень теплая, искренняя публика нас прекрасно принимала. Уверен, мы будем расширять географию поездок.

– Два слова о ближайших премьерах…

– В январе мы покажем оперу Верди «Макбет», в главных партиях выступят Эдем Умеров и потрясающая Мария Гулегина. А в феврале публику ждет прекрасный спектакль «Игрок», поставленный некогда на сцене Мариинского театра самим Тимуром Чхеидзе. Петь два премьерных спектакля будет великолепный Владимир Галузин.

– Несколько личных вопросов, если позволите. Вы родились и выросли в семье музыкантов. Наверное, и вопроса не было, какой путь выберете. И все же: никогда не думали, кем бы еще могли стать?

– Знаете, у меня было счастливое детство. Меня никто не заставлял заниматься музыкой, это было мое желание. Кроме того, я вырос в абсолютно стерильном музыкальном пространстве: в нашем доме никакой эстрады и попсы не звучало. В Мариинский театр с удовольствием ходил с раннего возраста. Конечно, музыка была моим путем с самого начала.

Другое дело, что я освоил несколько музыкальных профессий: окончил школу-лицей при консерватории по классу ударных инструментов и композиции, уже в 11-м классе стал участвовать в работе оркестра как дирижер. В консерватории стал заниматься дирижированием профессионально, окончил ее с двумя дипломами – композиторским и дирижерским. Но в наше время работа композитора и работа дирижера требуют принципиально разных условий. Времени, чтобы писать музыку, сейчас нет. Поэтому в данный момент я остановился на дирижировании.

– В фильме «Покровские ворота» есть эпизод: все мальчишки гоняют в футбол во дворе, а юный музыкант уныло терзает скрипку…

– Знаю-знаю! Но у меня было как раз наоборот. В Доме творчества композиторов «Репино» всегда было очень много детей, и я прекрасно помню картину: после завтрака в футбол гоняют все, а после обеда… я один! Потому что остальные как раз «занимаются на скрипке». Мне в младших классах очень легко давалась учеба, я занимался ровно столько, сколько было нужно. Ну и, кроме того, мой ксилофон родители далеко не всегда возили с собой на отдых. Хотя все же иногда возили, перед экзаменами, например…

– Вы выросли вне поп-музыки. А когда с нею столкнулись, не испытали шока?

– Разумеется, я слышал эту музыку, что называется, краем уха – где-то в гостях, из телевизора. Но дома она не звучала никогда. Скажу больше: я в принципе противник музыки как фона. У меня дома нет телевизора. Если мне что-то хочется послушать, я включаю запись с компакт-диска или из Интернета, но и это делаю очень редко. В машине у меня тишина, иногда новости. Если сажусь в такси, всегда прошу выключить музыку. И такое отсутствие замусоренности звуком, когда в ушах не то, что тебе нужно, а что-то случайное, очень для меня важно.

– Сегодня слово «композитор» у публики больше связано с эстрадой…

– Не согласен с вами. Не уверен, что у людей, которые слушают лишь поп-музыку, вообще есть понимание, что такое композитор. Потому что любая популярная композиция – это прежде всего исполнитель, а имена композиторов и аранжировщиков не звучат в принципе, задвинуты максимально далеко. В большинстве случаев никто не задумывается о том, кто написал ту или иную, даже сверхпопулярную песню. С другой стороны, это своего рода цена за то, что ты пишешь ерунду для звезд.

Как раз в академической музыке современные композиторы более известны.

– Но почему тогда в театрах, концертных залах чаще звучит все же музыка прошлых веков, в лучшем случае Бриттен, Прокофьев, Шнитке? А где же сочинения сегодняшних композиторов?

– Современные и жившие чуть раньше композиторы во многом сами виноваты в том, что публика тяжело воспринимает их музыку. Этот отрыв начался еще в середине XIX – начале XX века, когда многие авторы «замудрились» настолько, что их музыку стало невозможно слушать. Отсутствие мелодии, гармонии превращало ее в поток эмоциональных диссонансов и тем самым отвращало публику. Поэтому, когда сегодня люди видят на афише незнакомую фамилию, им страшно: вдруг мы услышим нечто такое, чего не поймем, а нас обвинят, что мы не вникли в великое произведение?..

На самом деле этот процесс запустил еще Бетховен. Он первым стал писать музыку, оторванную от слушателя. Но Бетховену простительно: в конце жизни он не слышал окружающего мира и музыки в нем, но он все же был гением. У современных композиторов таких оправданий нет.

Сегодня есть много замечательных композиторов, которые пишут музыку, доступную слушателям, но, к сожалению, всеобщая волна ХХ века создала плохую репутацию современным академическим композиторам. В принципе, то, что сейчас настолько расслоились, разошлись в разные стороны академическая и популярная музыка, большая беда музыкального пространства. Во времена Баха, конечно, не все слушали и воспринимали его «Искусство фуги», но более легкие его вещи были доступны любому. Потому что это был единый стиль. Даже во времена Штрауса от его вальсов до вальсов Брамса был один шаг. А сегодня – пропасть! Музыка, которая пишется членами Союза композиторов, зачастую понятна только им самим, к сожалению.

– В этом смысле труднее ли людям, воспитанным на эстраде, скажем так, воспринимать академическую музыку?

– Когда я только приехал во Владивосток, мы давали целую серию фортепианных концертов Рахманинова, были замечательные солисты. И поначалу меня раздражало, что публика аплодирует между частями концерта. Это не принято. Я пытался с этим бороться, метал в зал грозные взгляды. А потом понял: эти аплодисменты нужно ценить. Просто в зал пришли люди, которые раньше не бывали на академических концертах, не воспитывались в этом русле. И может быть, эта публика наиболее ценна нам в городе, где академическое искусство не имеет такой вековой традиции, как в столицах.

– И вопрос, актуальный в эти дни. Какие желания вы загадываете в Новый год?

– А я вообще не люблю Новый год.

– О!

– Да, никогда не понимал, почему его надо отмечать именно 1 января. Какой в этом смысл? На основе каких физических законов и явлений это строится? Я бы предпочел отмечать Новый год в день зимнего солнцеворота – 22 декабря, когда день начинает прибавляться.

А что касается желаний… Я всегда желаю, чтобы все люди занимались тем, чем им действительно хочется. Самое ужасное – делать нелюбимую работу. Счастье – делать то, что нравится. Это трудновыполнимо, но человек, который занимается любимым делом, счастлив.