Пусть все наплачутся до утешенья

Прошлое поселка Тафуин (нынче он Южно-Морской) и подвиг его жителей во время войны до сих пор обжигают деталями даже в журналистском изложении.

Вспоминая прошлое, кто-то скажет: так это же было совсем другое время! Достойное, высокое. Но и в сегодняшнем есть много плюсов. Потому повременим с выводами. Жизнь все поставит на свои места. И как сказала молодая поэтесса Лена Исаева, “да поможет нам бог дострадать до любви и наплакаться до утешенья”...

...Дверь отворилась, и в проеме появилась кудлатая голова. Хриплым низким голосом мужик сказал: “Илья Ступин явился. Из артели “Смычка”. Как просили. Плотник, стало быть. Мастеровой по кедру”. За его спиной подпрыгивала молоденькая секретарша и тоненьким голосом скулила: “Я не пускала его, Шалва Георгиевич. Он сам... Ничего не слушал... Я ему - товарищ Надибаидзе занят, а он...”

“У меня тут дело важное, а ты под ногами”. Мужик широкой ладонью отодвинул молодуху и шагнул в кабинет.

Навстречу ему, хитровато щурясь, поднялся кавказский человек: “Здравствуй, дорогой. Проходи. Дай-ка я на тебя хорошенько посмотрю. Потом говорить будем”. В глазах его влажно-карих плясал лукавый огонек, серебряные нити уже протянулись вдоль висков, но смоль волос была свежа и молода. Да и откуда быть ей немолодой, если совсем еще недавно, в двадцать семь лет, сорвали его с кафедры Ленинградского института, не с курса - из аспирантуры! - и направили в эту глухомань. Тафуин. Где это? Что это?.. А это, может быть, и было место, отмеченное богом! В лесах и водах, будто припасенное в срок для какой-то беды, для тяжкой годины... И сюда долетел гром войны. Мужчины ушли на фронт. Остались женщины, старики и подростки. По сравнению с огромной армией - горсточка людей в тылу, далеком и никому неизвестном. Женщины сели в баркасы и ушли море. Они стали ловить рыбу, брали креветку и краба, на маленький консервный заводик все переносили на себе, и ящикам с надписью “Для фронта” на заводике этом не хватало места. Крабовая крошка была отличным супом для солдат, рыбные консервы выручали бойцов на передовой.

...Люди звали Надибаидзе просто Шалва. Но боже сохрани, если кто-нибудь из приезжих пытался произнести это имя запанибратски, этак похлопывая по плечу, такое чужим не разрешалось! Рыбаки произносили это имя с почтением и с той особой привязанностью, которая бывает у мужчин, знающих цену морскому братству. Хотя, казалось бы, откуда ему, человеку с кавказских гор, с вершин Панаури, эту цену знать?

А вот поди ж ты, знал! И вершину морской волны знал, и высоту морского риска. Иначе зачем ему было уговаривать бывших танкистов, появившихся в поселке: “Ты, дорогой, приди ко мне, посмотри - никогда потом не уйдешь”. Они и шли к нему охотно - после фронта, ранений, у моря становилось легче дышать... Он сам провожал их к баркасам и не то шутил, не то серьезно говорил: “Для тебя, дорогой, сейчас самое главное - не укачаться”.

Парни-танкисты усмехались, а зря. Они еще не знали, что такое море! Со старых танков, раздобытых Шалвою одному ему известным путем, они лихо пересаживали моторы на баркасы. Снимали двигатели со старых японских шхун, а Надибаидзе не спал ночами, думая, где же взять теперь надежные судовые корпуса для сейнеров?

И вот мысль - артель “Смычка”. Тут, недалеко от поселка. В лесах. Корпуса из кедра! И это то, что сейчас надо. И “Смычка” не подвела. Она дала добывающему флоту шесть отличных деревянных корпусов, которые прослужили первые десять лет и из которых потом инженер Федор Гарнцев - “корабельный бог” - сделал отменные быстроходные, маневровые рыбацкие суда...

Потом он станет ведущим специалистом “Главвостокрыбпрома”, по рыбацким делам побывает в Австралии, Новой Зеландии, Сингапуре, на Фиджи, Таити, в Новой Британии, на Океании... Это потом возглавит он группу конструкторов в Минсудпроме. И между тем всегда будет помнить, кто и где открыл ему этот путь. Это не без его участия комбинат давал тысячу процентов плана.

Шалва сам провожал людей в море. Всегда по гудку. Когда он спал? В четыре утра гудело для ловцов. В пять - для консервщиков. В шесть - для всех остальных. Женщины брали с собой в море сыновей-подростков. Потом, вернувшись с уловом, носили на носилках рыбу от берега до консервного заводика, обходя чаны с водой, ящики с солью, бараки, вросшие в землю. Но никто ни разу не пожаловался, не сказал - все, больше не могу! Тысяча процентов плана - это значило, что каждый работал за десятерых!

Шалва знал всех по имени. И жен, и детишек. Знал, кому нужно лишний килограмм муки подкинуть, лишний литр масла налить. Если случались смятые (брак) баночки консервов, он тут же отдавал их в детский дом. Ящики с рыбой и крабом шли сотнями в день, поскольку работали до темноты в глазах. А вот на душе было светло.

Бывало, объявят: “Есть тысяча!” - так девушки в цехе по цементному полу босиком чечетку отбивали! А вечером у дома, который назывался в поселке “сорокан” (огромный барак с сорока клетушками, сорока оконцами и сорока трубами - от печек-буржуек. “Где живешь?” - “Да в сорокане!”), чуть ли не каждый день были танцы - в парусиновых тапочках по земле; патефон, выставленный в окно, знаменитый фокстрот “Рио-Рита” и не менее знаменитый вальс “Пламенное сердце”.

Так жил маленький рыбацкий поселок, уникальное и по сегодняшним меркам предприятие, соединившее в себе флот, комбинат и завод. И со времен войны где-то в глубине, как подводное течение, идет его слава, забытая незаслуженно: только немногие знают (а нынешнее поколение не знает вовсе), что первое на Дальнем Востоке Красное знамя Государственного комитета обороны СССР было вручено рыбокомбинату “Тафуин”, что первая из женщин в крае Агния Троянова, рыбообработчица консервного заводика, получила звание Героя Социалистического Труда. Что вообще имя женщины-рыбачки было единственным в стране на борту рыболовецкого судна.

Жизнь шла... Потом Шалва Георгиевич Надибаидзе возглавлял все главки Дальнего Востока - “Главприморпром”, “Главкамчатрыбпром”, “Главсахалинпром” - это были три “рыбацкие кита”, на которые во все прошлые времена приходилось 70 процентов добываемой в стране рыбы.

Шалву знал весь Дальний Восток. Для людей, которые стояли рядом с ним, он был примером распорядительности, собранности и смелых решений. И если смотреть из сегодняшнего дня, он умел ставить на пользу лучшие человеческие качества и был талантлив в этом. “Если что-то стоит делать, дорогой, то это стоит делать хорошо”, - было его любимой присказкой.

Рыбаки сейнерного флота сами, а не по чьему-то указанию сверху назвали свою базу именем Шалвы Надибаидзе. Было время, когда это имя постоянно слышалось в телефонных разговорах с Москвой, Ленинградом, Петропавловском, Сахалином, Камчаткой. Так ли это сегодня?

...Времена года в поселках у моря почему-то более всего ощутимы. Может быть, потому, что возле моря, с которым мы отождествляем стихию, - все первозданно, все близко к природе, к пробуждению весны, буйству лета или к притихшей осенней завершенности. Мне кажется, что жизнь Шалвы была загадочно близка к природе - я представила себе, как он, совсем еще молодой человек, увидел этот изумрудно-зеленый лес, этот солнечный берег, это море, в глубине которого стояла ледяная хрустальная вода, увидел, замер и спросил:

- Эта вода и называется заливом Восток? А море какое? Японское?! Неужели я его трогаю рукой, дорогой?

Пусть иссякают сегодня наши силы и наше терпение, но давайте вспомним подвиг кучки людей, живущих на берегу моря! Подойдите к нему поближе. Вглядитесь в его воды. Прислушайтесь к его голосу. Это оно говорит - их было всего 300 человек. И они кормили в трудную годину целую армию. А вас сегодня в поселке шесть тысяч, а то и больше. И “сорокана” нет, между прочим!

Я все говорила и говорила с людьми. Что-то вместе с ними сравнивала, выискивала причины, оправдывала, осуждала, улыбалась им, сердилась, вместе с ними горевала и радовалась.

* * *

...В автобусное стекло вдруг ударил порыв весеннего морского ветра. Поселок начинал дышать свежестью, идущей от моря. В скверике, где стоит памятник Шалве Надибаидзе, стаял снег. Я уезжала во Владивосток озадаченная. Может, наступала другая жизнь?

“Мне кажется, мы очень многое забыли из того, чем должны гордиться. Улица имени Надибаидзе во Владивостоке. Рыбокомбинат его имени в Южно-Морском. База сейнерного флота. Вдумайтесь только: ведь это имя одного человека! А сам поселок Тафуин - Южно-Морской. Это же жемчужина на берегу моря! Куда же ушла его слава? Какая волна ее унесла?”

Федор Сергеевич Гарнцев

“В 19 лет я вернулся в Тафуин с войны уже одноногим, но не сгинул, не сломался, не озверел. Я сказал себе: надо вытерпеть и найти свое дело. И я его нашел. И взял в жены самую красивую девушку из этих мест”.

Из разговора с инвалидом войны Иваном Антоновичем Пугачевым

“Мы знали, каково там, на передовой, нашим солдатикам. Четыре года в земле, в снегу, в грязи. Но люди “в буднях великих строек” забыли об этом. А инвалиды войны, искалеченные пулями и осколками, измученные тяжкими неурядицами послевоенной жизни, не забыли. Разве можно забыть и простить государству такую перестройку? Что перестроили? Чистую русскую душу поменяли на нутро международного бандита?”

Из разговора с рыбацким капитаном Николаем Григорьевичем Мацко

Автор: Нина ВАСИЛЕВСКАЯ, специально для "В"