Цветы тундры

Сегодня на каждом из нас лежит печать усталости, потерянности и отчаяния. Но лучше думать, что каждая жизнь для чего-то прожита. В каждой свои слезы и свои цветы. И есть главное - память о том, как оно все было... Почему, почем и во имя чего? Да хотя бы во имя себя самого! Скажите так себе и успокойтесь. И с легкой душой шагните в новый век...

- Вы знаете, какие цветы в тундре? Нет, вы не знаете этого! Голубые, розовые, сиреневые, изумрудные, желтые мхи, а между ними серебристая студеная вода. И кочки, на которых брусника. Стань на колени и ползи по кочкам, и ешь эту удивительно живительную ягоду, ешь прямо ртом - и наслаждайся, и задыхайся от радости... Мхи - это цветы тундры, и не спорьте со мной!

Она шутливо на меня сердится, и я соглашаюсь и обещаю дальше молчать и слушать. Слушать мою новую знакомую, встреченную на берегу теплого солнечного моря... Она продолжает, и я вижу, как сладостно ей говорить о дорогом в ее жизни.

- Я могу целыми днями и ночами ходить по тундре, читать стихи ительменского поэта Георгия Поротова и сочинять свои. Читаю, а меня все слушают - трава, кусты, зверюшки. Меня. Обычную женщину - Татьяну Петровну Лукашкину, которой нынче пошел восьмой десяток. Представляете? А я все радуюсь жизни. Как-то из-под кустика на меня евражка посмотрел - лапку вытянул, будто говорит мне: здравствуй! Я засмеялась и говорю: правда, жить хорошо? А перед этим мне было очень плохо. Я чуть не заболела от горя. В тундру ушла поплакать. Мне снова приснилось событие, которое произошло целую вечность тому назад. Мне десять лет. И я узнаю, что сын шамана, ему тридцать, купил себе в жены мою девятилетнюю подружку Лизу. Учитель ему объяснял, уговаривал, просил. Тот молчал, кивал, а ночью снял свой чум, всей семьей ушел в тундру, и Лизу с собой увез...

Где было их искать? Тундра не имеет ни начала, ни конца. Так, во всяком случае, кажется всем, кто в ней живет.

Вспоминаю родителей. Я ведь была совсем маленькая, когда люди шамана увели их в тундру и там убили. Отец был оленеводом-пастухом. Кому-то не понравилось, что он говорил людям такие простые вещи: давайте жить как русские: учиться грамоте, стирать белье, лечить детей, не бояться шамана. А то ведь “не ходи в школу, не ходи в больницу: улова не будет, зверь далеко уйдет”... Но никто отца не слушал. Забрали и увели. Нас со слепой бабушкой пятерых оставили. Мы потом с братиком ходили искать папу... но тундра необъятна. А он никому зла не делал. Убьет соболя или лисицу, отвезет на Ичу, пушнину сдаст - мешок муки получит, мануфактуру, пороху. Привезет и скажет мне: сбегай, доча, спроси у соседей, может, кто голодный или заболел, надо муки дать.

Как и все, мы жили бедно. Но мы не понимали, что бедно живем. Думали, весь мир так живет. В нашем селе Сопочном все ительмены так думали. Бабушка наша Мария Васильевна Павлуцкая (откуда у камчадалки такая аристократическая фамилия? Может, поляк ссыльный был в бабушкиной жизни?) хоть и слепая была, но корову доить ходила. А мы все умели - рыбу ловили, солили, коптили, вялили, черемшу собирали, ягоду заготавливали, сено косили, скирдовали. Никогда не забуду, как первый раз сажали картошку! Кто-то привез немного, учил, а женщины спрашивали шепотом друг друга: “А как мы ее в земле искать будем?”

Потом коммуну организовали. Собрали со всех домов коров и телят, нас, малышню, к скотному двору приставили: присматривайте, мол, за живностью, траву свежую собирайте.

...Помню, сколько было радости, когда нас похвалили. Ительмены народ хоть и добрый, но проявлять к детям особую нежность было как-то не принято. Это потом уже они стали приглядываться к русским - лишний раз надо по голове погладить, сладкое в лавке купить... Все ительмены и коряки - народ доверчивый, открытый, гостеприимный, услужливый. Они долго помнят тех, с кем встречались. Любознательны. Что касается фольклора, самобытного искусства, прикладных ремесел, то тут удивление на каждом шагу. Ну прямо древние греки! Маленькая, тундровая, одинокая страна. Страна-малютка, а как богата хорошими людьми! Раньше такой обычай был: поймал первую рыбу - всем по одной раздай. Убил медведя - раздели его на столько частей, сколько домов. А если в семье детей много - бери столько, сколько тебе надо. Какая совесть была у людей! Какая высокая мера человечности!

Помню, сколько было удивления, когда мы узнали, что на свете есть большие города и люди живут там по книжечкам, которые называются паспортами. Паспортов же у ительменов не имелось. Мы были просто людьми, живущими в тайге. И наша жизнь хоть с паспортами, хоть без них никого не интересовала. Так нам казалось, во всяком случае. Хотя были мы люди верующие, но не понимали, зачем молимся русскому богу, зачем икона в маленькой церковке стоит? Шаман будто ничего не видел. Так и жили мы между двумя религиями.

Вдруг в селе неожиданная радость - приехал новый молодой учитель Петр Иванович Тропинин. Современный по тем понятиям человек, с новыми взглядами на жизнь и на мир. Он объяснил, как надо учить своих родителей грамоте. Мы сначала испугались - как же это можно? А потом потихоньку решились. Пришла я первый раз к своему дяде Иофу Егоровичу Павлуцкому, лучшему охотнику в селе, и со всей строгостью: гляди вот сюда, держи карандаш правильно, снова читай эту строчку. Он смотрит на меня и бледнеет... Потом Меланья Данилова меня заменила. С чужой девочкой ему вроде легче - уж больно я строгой была. Он потом бабушке жаловался. А еще появилась у нас санитарная комиссия. Заходили в дома, смотрели, чисто ли, опрятно ли? Старая ительменка баба Дуня первой стала стирать белье. Даже на сходе выступила - мол, у русских чисто и тепло, и нам надо так жить. Тогда и болеть не будем. Вся семья Дуни вымерла от оспы. Дуня название болезни не знала, а показывала - пальцами била себя по лицу - ямки, мол, как не понимаете? Рядом целое стойбище вымерло от оспы. Ждали доктора, говорили: он будет такой же добрый, как учитель.

И вот наконец пришло время организовывать артель. Председателем стал русский рабочий Максимов. Русая голова, широкая спина, добрые глаза, умел распоряжаться, не давал много водки пить. Хорошая погода - все на сенокос. Женщины белые кофты надевают, белые платочки, мужчины - белые рубашки, идут косить как на праздник. Возвращаются - намаялись, но все равно поют, а впереди учитель. На гармошке играет.

Помню, весной принес учитель в класс посылку. Открывает и говорит: вот теперь, дети, у нас будет свой огород. это овощи. Записывайте: репа, редиска, морковка, капуста. Мы никак не можем поверить, что из крошечного зернышка, едва видимого глазом, может вырасти большой кочан капусты. А такие и выросли! Все село ходило смотреть на наш огород. Мы им давали похрустеть капустой.

Устроили первый концерт. Все собрались и смотрели с замиранием сердца. Сидели и оглядывались, видят ли другие, какой смелый и умный стал в школе его ребенок? Все знает. Все понимает. Вышел на сцену ведущий: “Хорошо мы выступаем?” - “Замечательно!” - “Еще будем выступать?” - “Обязательно”. Слова-то какие уже знали!

Через много-много лет я вспомнила другой концерт. Концерт знаменитого ансамбля “Мэнго”. Петя Яганов, Катя Уркачан - это же мои ребята! Я их с первого класса учила. Народными артистами стали. В сорок третьем году в колхозе “Пролетарий” у нас был национальный ансамбль. Из Ленинграда я привезла на Камчатку всю культуру народов Севера. Потом Гиль приехал, и я передала ансамбль ему. Теперь они повсюду побывали - в Америке и Франции, в Канаде и Японии. Как могу я не гордиться! Каждый год, когда мой день рождения, они всегда присылают мне поздравления, подарки, журналы, афиши со снимками “мэнго”. А ведь бывало так, что этих ребят родители из школы забирали, танцевать не разрешали. Говорили - зачем в тундре грамота? Пасти оленей, читать следы зверей, ловить рыбу - грамота не нужна. А учиться будете, охота пропадет, рыба исчезнет. Так, мол, шаман сказал. Прошел год, два, а он сам принес свой бубен в поселковый совет, положил на стол свои шаманские причиндалы и сказал: возьми, начальник, люди все равно меня не слушают...

В школе я закончила четыре класса, и меня отправили в Тигиль. Бабушка моя слепая осталась в Сопочном с братишками Костей и Алешей и сестренкой Милочкой. Вы обратили внимание, какие красивые имена дают ительмены своим детям? В этом тоже их характер - скрытая нежность. Бабушка сказала, вспомнив мои уроки с дядей Иофом: “Таня, ты должна быть учительницей. Я так хочу. Но смотри, будешь учиться, с мальчишками не водись. Начнешь с ними гулять, голова закружится - тогда все пропало”. Я засмеялась и уехала.

Нас назначили в студенты - шестерых девочек и одного мальчика, Павлика Ласточкина. Он был тоже сирота. Из тех девочек никого не пустили родители. Сказали - там машины, там большие начальники, там юколы нет, плохо там жить будет. А мы с Павликом поехали. Нам дали, и мы впервые увидели - что бы вы думали? - деньги. Я не знала, что такое деньги и зачем они нужны. Павлик говорит: давай в магазин зайдем. Зашли. Понравилась мне катушка ниток. Вот, думаю, хорошо, сейчас куплю. И выкладываю на прилавок все свои деньги, сколько у меня есть. Продавец мне говорит: “Ты, девочка, считать умеешь?” “Считать умею. Только я деньги первый раз в руках держу”. Взял он одну монетку: “Больше в магазин не заходи, пока не поймешь...”

В Тигиле мы с Павликом уже знали, что поедем в Ленинград в Институт народов Севера. В Палане мы два месяца ждали пароход. Пассажирского не было, а был какой-то рыболовный. Мы там в трюме и спали - где рыба, соль и уголь. Нары были длинные. Между нами чемоданы, такие ящички деревянные с большими амбарными замками. Других замков не было. А что закрывать? Там никаких вещей. Только книги да разноцветные кусочки мха. Чтоб запах и цвет тундры не забывать. Потом в институте меня спрашивали, что это у тебя? Я говорила: это мхи - цветы тундры. А все, что у меня было, все носила на себе.

И вот мы во Владивостоке. Машины бегают как большие собаки. Дома с окошками едут. Поезд, говорит учитель. На этом поезде мы поедем в Ленинград. Стоим с Павликом на палубе - как же так? На Камчатке звезды на небе горят, а здесь на земле? “Это не звезды. Это электрические лампочки”, - говорит учитель.

Пошли в столовую. Ресторан называется. Кругом красиво. Скатерти. Нарядные женщины. У всех белая кожа. Краска на лице. Учитель говорит, сейчас пообедаем и отведем тебя, Таня, в парикмахерскую. Ехать две недели, надо волосы подстричь. А в парикмахерских во Владивостоке были тогда китайцы. Спрашивают, как вас, мадам, подстричь? Под машинку или под кружок? Под машинку, говорю. Как проехал он по моим волосам, косы на полу - я в рев, прикладываю их к голове, мол, сделайте так, как было. А он мне: нельзя, мадам, там уже дорога есть...

...И вот наконец совершенно особый день. Мне пятнадцать лет. И я с другими студентками еду в Москву, в Совнарком, на встречу с Надеждой Константиновной Крупской. Все старше меня. Все мы с цветами. Вошла Крупская, увидела, как жмусь я в уголке, и говорит: “Девочка, иди ко мне. Садись рядом. Откуда ты, такая диконькая?” Я все рассказала, какая тундра летом, какая зимой, что за люди ительмены, про свою слепую бабушку, про нашу школу, учителя и шамана, про катушку и про деньги. Она все время смеялась и говорила: жизнь на Камчатке в тундре обязательно будет прекрасной...

Потом мы оказались в большом зеркальном зале с красивым угощением, и я вспомнила, как год назад (только один год!) испугалась зеркала - увидела на стене себя. Вернее кого-то, на меня похожего. И такие же торбаса носит! Замерла вся. А учитель говорит: “Не бойся, это зеркало, а это ты”. “Я - вот, - говорю ему. - Два не бывает!” Смеется: “Бывает. Мы тебе тоже маленькое зеркало купим, и будешь ты каждый день видеть свое лицо”.

...Из Ленинграда я вернулась на Камчатку городской барышней и задавакой... Вернулась в маленькое село, и первая школа моя была в землянке. Трудно поверить, правда? Всю ночь я таскала какие-то дощечки, подставочки - устраивала класс. И вот наконец утро. Смотрю, идут ребятишки мои. И пять лет, и пятнадцать - все в первый класс. Как стадо послушных гусей, прошли они друг за дружкой в землянку... и сели на пол.

Я чуть не заплакала от досады. Они так и не встали. И не поняли, зачем скамеечки, когда на полу так хорошо и надежно. Все начиналось сначала...

- Потом пришла ко мне любовь, - тут она улыбнулась совершенно особенной лучистой улыбкой и тонкой рукой поправила у плеча пепельные волосы... Откуда была эта грация, эти манеры у камчадалки Татьяны Лукашкиной?.. Ох, да! Как же, как же. А бабушка Мария Павлуцкая?..

Да, видный мужчина из большого начальственного кабинета появился однажды с цветами и сказал ей все, что говорят в таких случаях. Со своим мужем - русским человеком Степаном Григорьевичем Лукашкиным - она прожила всю жизнь. Был он в то время заведующим отделом рыбной промышленности в окружкоме Корякского национального округа.

Она считает, что это была ее судьба - одна-единственная на всю жизнь любовь. Но это уже совсем другая история.

Не знаю, где сегодня Татьяна Петровна.

А в тундре камчатской по-прежнему расцветают мхи. Голубые, зеленые, розовые...

Автор: Нина ВАСИЛЕВСКАЯ, специально для "В"