Прикладная алхимия

Сегодня мы начинаем публикацию небольших рассказов нашего коллеги – редактора отдела политики «В» Сергея Петрачкова. Как известно, талантливый человек талантлив во всем, поэтому Сергею подвластна не только тяжелая органная музыка политической аналитики, но и игра на тонких лирических струнах, приятных душе.

К слову сказать, Сергей хоть и молодой, но вовсе не начинающий автор. Его рассказ «Прикладная алхимия» в 2012 году был удостоен Гран-при VIII открытого городского конкурса молодых литераторов имени Николая Гомзякова «Гул океанского прибоя». Именно с этого рассказа мы начинаем публикацию. Приятного вам чтения.

– Я хочу написать самую лучшую песню о Владивостоке.

Артем почувствовал смущение, сказав это так, напрямик. Ему было обидно, что тема эта не всплыла естественно в разговоре, как он представлял себе ранее, а была брошена наобум, без шанса на выживание, как младенец в суровые волны Амурского залива. И сейчас, смотря через окно закусочной «3t» на Алеутскую, на прохожих, втянувших шеи в воротники, Артем почувствовал себя нелепо и одиноко.

– Не самую лучшую, а просто лучшую, – ответила Катя. После чего она вздохнула, и Артему в этом жесте почудилась равнодушная усмешка.

«Все-таки зря я сказал про песню», – подумал он с угрызением. Но они сидели молча уже минуту, и единственным развлечением им служил разговор двух парней за соседним столиком, пытавшихся разглядеть через Google Earth на Android’е военную часть на Второй Речке.

– Надо либо самую хорошую, либо просто лучшую, – продолжала Катя. – А то получается как «Самый лучший фильм». Помнишь, чему нас Надибаидзе учила?

Артема поражала Катина манера говорить. В ее назидательном спокойствии была спрятана издевка, но доказать ее было не легче, чем бозон Хиггса с помощью школьного микроскопа.

– И с чего ты вдруг проникся бардовским энтузиазмом? – спросила она.

– Разве я говорил про бардов?

Катя размешала соломинкой кока-колу, избавляя ее от углекислого газа. Напиток зашипел и вспенился. Катя приложилась к соломинке и посмотрела на Артема.

– Не люблю, когда сильно газировано, – объяснила она и продолжила: – Разве ты не о бардовской песне?

– Нет, я о другом.

– А, просто я нечаянно так подумала. Слушай, я знаю одного хорошего приморского поэта. Он в теме. Может дать тебе совет. Хочешь, я ему сейчас позвоню?

Не дожидаясь, пока Артем согласится, Катя нашла в телефоне нужный номер и нажала на вызов.

– Привет. Да, как дела? Да? – Катя вдруг расхохоталась.

Артем почувствовал укол по самолюбию. Он не знал, чем ее можно так легко и молниеносно рассмешить. Тем более если ты приморский поэт. Поэты представлялись Артему людьми мрачными, молчаливыми и смотрящими с укоризною из темных углов, подобно писателям-деревенщикам, попавшим на светский раут.

– Все, я договорилась, – сказала Катя, нажав на отмену вызова. – Можешь встретиться с ним в субботу. У него будет презентация в библиотеке Горького. Вообще, Максим Леонидович мудрый мужик. Пообщайся с ним.

– Может, вместе сходим на эту презентацию? – предложил Артем.

– В субботу у меня реферат, так что не получится. Ну что, пойдем? Через десять минут пара.

Они вышли из кафе, слились с потоком замерзших прохожих и направились в университетский корпус. Дорогой почти не разговаривали. Катя только заметила, что на улице все одеты в черное и это вызывает депрессию, на что Артем в знак согласия прочистил горло.

Ветер дул с человеческой жестокостью, точно в него проник дух фетишиста, стремящийся раздеть жертву догола и бросить уже обесчещенной на холодную брусчатку. Артем хотел предложить Кате свой плащ, но она и так была одета тепло: угги, легинсы, осенняя куртка из тонкой кожи поверх ветровки с длинными рукавами, из которых едва выглядывали фаланги. Еще на ней была вязаная шапка в черную и фиолетовую полоску с сиреневым помпоном на макушке. Имидж девочки-подростка очень подходил Кате. Для завершенности образа не хватало огромных наушников ярко-желтого цвета, но они были опциональны. Артем же шел в длинном угловатом плаще, водолазке, синих джинсах и остроносых ботинках. Он подумал, что вместе они смотрятся странно, словно брат и сестра – два героя второстепенной сюжетной линии – в семейной мелодраме, идущей в воскресный прайм-тайм на «России 1».

Артем хотел завязать разговор, но решил, что вряд ли найдется тема, которую можно будет обсуждать непринужденно и с интересом в спешке на пары, когда пыль летит в глаза и лицо приобретает вид высушенной азербайджанским солнцем кураги.

Артем подумал, что во Владивостоке, куда бы ты ни шел, ветер почему-то всегда дует в лицо. Поэтому в ветреную погоду часто можно встретить людей, идущих задом наперед неуклюжей лунной походкой, словно некий человек, стоя перед небесным монтажным пультом, нажал на кнопку rewind.

***

Артем не вспоминал о предстоящей встрече с приморским поэтом до самой субботы. Когда он вошел в библиотеку имени Горького, им овладело волнение. Единственный вопрос, который он подготовил Максиму Леонидовичу, касался того, что он сказал Кате, чтобы она так рассмеялась. Вдобавок Артем опоздал и вошел в читальный зал, когда седовласый мужчина заканчивал стихотворение строчками «И волны черные Амура под песню Шарля Азнавура я не забуду никогда».

Артем был сбит с толку. Сначала он решил, что этот человек либо разговаривает с кем-то, либо анонсирует программу мероприятия. Чтец почти не интонировал и произносил фразы со спокойствием советского информбюро. Только когда публика захлопала, Артем догадался, что перед ним тот самый приморский поэт.

Максим Леонидович выглядел совсем не так, как представлял Артем. У него были пышные, слегка поседевшие волосы до плеч, нос в виде перевернутой единицы и вытянутое лицо с застывшим на нем выражением то ли удивления, то ли разочарования. Он был похож одновременно на редактора «Эха Москвы» Алексея Венедиктова и музыканта Андрея Макаревича, как если бы одного загримировали под второго во время какого-нибудь музыкально-журналистского капустника.

– А сейчас я прочту вам другое стихотворение, которое называется «В плену у кедра», – сказал поэт и принялся исполнять задуманное.

Потом он пригласил из зала девочку-первокурсницу, которую представил как начинающую и перспективную поэтессу.

– «Муравьев-Амурский буги», – проартикулировала девочка, делая паузы между словами. – Максим Леонидович написал его во время поездки на автобусе 54а от остановки «Центр» до «Дальпресса». По катрену на остановку. Только остановку «Горбольница» и «Горпарк» пришлось объединить в одну, потому что между ними короткий промежуток, которого недостаточно для целого четверостишия. Это настоящее литературное хулиганство. Но я вам его прощаю, – она улыбнулась автору.

Перспективная поэтесса читала стихотворение эмоционально, разгоняя себя с каждым новым столбцом, разламывая строчки, как поленья, и бросая их в топку некоего гигантского поэтического локомотива, который грозился вот-вот слететь с рельсов и понестись в импровизацию. Голос у нее был громкий и раскатистый. Артем недоумевал, где в таком крохотном тельце могли зарождаться такие сильные звуки. Меж тем ее легкие раздувались наподобие кузнечных мехов, а жилы в горле натянулись корабельными канатами. Видно было, что для нее поэзия – никакие не шутки, а самая серьезная вещь на земле.

Когда она закончила, Максим Леонидович, не меняя удивленного выражения лица – на сей раз оправданного, поблагодарил ее за выступление и позвал другого чтеца, какого-то мужчину, с виду морского офицера, с младенческим румянцем на щеках и с недоброй улыбкой, точно он действительно украл этот румянец у спящего младенца.

– «Один в лесу Узала Дерсу», – произнес он. – Это стихотворение Максим Леонидович сочинил во время военных учений на большом противолодочном корабле «Адмирал Пантелеев». Какие романтические ассоциации вызывает у нас порой вид морской торпеды, несущейся к учебной цели, – признался он, обведя присутствующих взглядом, отразившим сладкие воспоминания.

Офицер продекламировал стихи так, как должно офицеру: слегка нараспев, выдерживая значительные паузы и резонируя диафрагмой. Казалось, сейчас эта поэтическая прелюдия закончится, грянет духовой оркестр и офицер привычно запоет «когда усталая подлодка из глубины идет домой».

Чтецы сменяли друг друга на протяжении часа. Артем заметил, что каждое стихотворение сопровождалось небольшой предысторией, и авторским почерком можно было считать не то, как оно написано, а то, где, когда и при каких обстоятельствах. Например, строчки экологического четверостишия «Куда ни ткни – одни пни, кого ни пни – не они» пришли автору в электричке между Санаторной и Океанской.

После презентации Артем подошел к Максиму Леонидовичу и представился.

– Да, я понял, что это вы, как только вас увидел, – сказал приморский поэт. Он указал ему на стул, и они присели.

– Как вы догадались, что я – это я, – неловко сформулировал Артем.

– По отсутствующему взгляду, – ответил Максим Леонидович. – У вас была такая пустота в глазах во время чтения стихов. Сразу стало ясно, что вы не для поэзии сюда пришли. Хотя, впрочем, и для поэзии тоже? Только не для моей. Как мне объяснила Катя, вы хотите написать лучшую песню о Владивостоке?

Артем кивнул и прочистил горло. Он подумал, что это как минимум странно для человека, читающего стихи с интонацией статуи Командора, упрекать его в недостатке эмоциональности.

– Вы считаете, что мне это не по силам? – спросил Артем.

– Нет, даже наоборот. Иногда самые хорошие стихи сочиняют люди, очень далекие от поэзии. Я как-то вызвал сантехника, и он мне говорит: труба потекла, надо метапол ставить, с вас пятихатка. А я прикинул – семнадцать слогов. Хокку. Так что у меня нет предубеждений на этот счет. Тем более что Роберт Бернс был фермером, Пушкин – мелким чиновником, а я, например, морской офицер.

Артем заметил, что Максим Леонидович безо всякой робости ставит себя в ряд великих поэтов.

– Меня волнует другое. Вот напишете вы самую хорошую песню. И что дальше делать?

– В каком смысле?

– Да в том, что если лучшая песня будет написана, то вы больше не сможете писать хорошие стихи. Смысл поэзии – в стремлении к идеалу, а не в том, чтобы создать идеал. Знаете, есть такой термин в религии, которую придумали индусы, – бодхисатва. Это святой, которому до просветления остался один шаг. В любой момент он может достичь нирваны, но он остается на земле, чтобы учить других людей.

– То есть вы в любой момент можете написать лучшую песню?

– Если бы мог, то давно написал, – признался Максим Леонидович. – Я ведь не бодхисатва. Но ставить такую цель категорически опасно для любого писателя. Я вас предупредил. Теперь вы ответственны за то, что делаете.

Повисла пауза. Артем не знал, ждет поэт благодарности за предупреждение или просто обозначает важность момента.

– Вы готовы отдать себя целиком и полностью одному-единственному стихотворению? – Максим Леонидович пристально посмотрел на Артема.

– Да, – не задумываясь, согласился тот.

Сумеет ли помочь Артему Максим Леонидович? Узнаете в следующем выпуске толстушки «В». Продолжение следует…

Автор: Сергей ПЕТРАЧКОВ