Я выживу, я вернусь...
ЭТА ИСТОРИЯ, читатель, началась, как это часто бывает, со звонка в редакцию. Наша постоянная читательница Эвирия Несмеянова интересовалась, когда можно принести фотографию своего отца и рассказ о нем – для акции «Колонна победителей»...
Эвирия Несмеянова хорошо помнит детали своего военного детства: бегство из пылающего Минска, жизнь в эвакуации. Мы решили, что эти воспоминания важны и интересны всем.– Мой отец, Турецкий Израиль Хаймович, родился в 1896 году в Белоруссии. В 18 лет его призвали в армию – тогда еще царскую, – рассказывает Эвирия Несмеянова. – Он воевал на фронтах Первой мировой войны, а когда произошла революция и началась Гражданская война, он воевал в Красной армии – за советскую власть. Затем отец был отправлен на учебу в Ленинградскую военную академию имени Кирова на химический факультет, который окончил в 1931 году, и был направлен для прохождения военной службы на химический полигон города Шиханы Саратовской области. В 1935 году получил химическое отравление и был комиссован. Мой отец был ответственным человеком и очень заботился о своих младших братьях и сестрах, ведь его отца убили белополяки. Пока не поднял на ноги всех младших, не думал об устройстве своей личной жизни и женился уже после 30 лет.Маму мою звали Ольга Вейц, она всю жизнь проработала педиатром. У мамы тоже была непростая судьба: ее родителей, шестерых братьев и сестер убили на Украине во время еврейских погромов (маму и ее сестру спрятали соседи).Пешком от гитлеровцевЯ родилась в Ленинграде, а моя сестра – в Шиханах. Папа свято верил в идеалы революции. Это он придумал мне имя Эвирия (Эпоха Войн И Революций).После комиссования вместе с семьей папа уехал в Минск, где мы и жили. В мае 1941 года его призвали в армию – на переподготовку. А 22 июня 1941 года началась война. Мы с мамой и сестрой, которой было 4,5 года, в это время были на границе, в пионерском лагере. Когда начались бомбежки, мы услышали стрельбу и канонаду, мама, свято верившая в силу СССР, сказала: «Это учения, война будет на территории врага».Но 23 июня, когда детей из лагеря повезли в Минск (сотрудники остались в лагере, и я с сестрой – с мамой), когда мы увидели убитых людей, увидели, как мимо деревни, рядом с которой находился лагерь, несутся телеги с беженцами из Западной Белоруссии и нам кричат: «Гитлер, Гитлер, бегите!», мама поверила, что это война. Лишь на пятый день после начала войны начальник пионерлагеря смог достать машину и отправить людей в Минск. Мы сели в кузов в чем были, с собой мама взяла только справку, что наш папа – командир Красной армии, другие документы, узелок с вещами и учебник детских болезней.Машина проскочила сквозь горящий, разбомбленный Минск. Вокруг царила неразбериха, стояло ужасное зловоние – до сих пор помню этот запах горелого мяса. Мы доехали до какой-то деревни, там грузовик мобилизовали военные. Тогда начальник лагеря выменял на припасенные продукты подводу и лошадь. В подводу посадили детей до семи лет, в том числе мою сестру, а взрослые (мне было уже девять, и меня сочли взрослой) шли за подводой пешком. Над нами летали немецкие самолеты, стреляли, мы прятались в кустах. Помню обстрелы, мама старалась спрятать меня в любое укрытие, а я все тянула руку, потому что мне очень хотелось потрогать фонтанчики земли, которые возникали, когда в землю били пули. Дети… Что мы тогда понимали? Помню, как расплакалась сестренка, когда женщины сняли с нее белую панамку (ее хорошо видно с воздуха) и выбросили. Шли мы несколько дней. Однажды я просто села на землю и сказала, что у меня нет сил идти. Мама чудом смогла меня поднять и заставить двигаться. Дошли до какой-то станции, где стоял поезд из теплушек, набитых беженцами. Со всех сторон поезд охраняли красноармейцы – от тех, кто мечтал тоже попасть в теплушку. Много было таких людей, которые хотели прорваться к поезду. Мама тоже бросилась к красноармейцам, стоявшим в оцеплении, достала заветную справку, что папа – командир Красной армии, нас пропустили. Красноармеец буквально бросил меня в теплушку, я упала на головы сидящих там людей, следом упала сестра. Затем в теплушку влезла мама. И поезд почти сразу тронулся. Как потом оказалось, через несколько минут на станцию уже ворвались фашисты. Это было 27 июня 1941 года.Босиком в эвакуациюКак мы ехали, как нас бомбили, как было страшно – я все помню. В поезде были женщины и дети. Теплушки набиты плотнее некуда, дети сразу перезнакомились, мы играли вместе, только вот когда начинались бомбежки, бежали от вагонов в ужасе кто куда. Однажды, когда прятались от бомбежки, я убежала слишком далеко от поезда. Состав тронулся, мама диким криком (никогда не забуду этот вопль, он шел из самого сердца) кричала: «Эва, Эва!!!», а я бегу и понимаю, что не успею. Из последнего вагона женщины увидели меня, одна легла на пол, ее держали за ноги другие люди. Сунула эта женщина мне руку и втянула в состав. На следующей остановке меня передали маме.Несколько дней мы ничего не ели – ни у кого в вагоне продуктов с собой не было. Потом на одной из станций нам всем выдали железные миски, ложки, составили списки. Кормили, конечно, по минимуму – давали кипяток, хлеб, а иногда и похлебку – от военкомата, поскольку в поезде были в основном семьи военнослужащих.Поезд шел 19 дней и привез нас в Челябинск. Там в здании вокзала регистрировали беженцев. Мама сказала, что нас можно отправить в Свердловск, к сестре отца Софье. Она была замужем за директором Магнитогорского металлургического комбината. Туда нас и направили. В Свердловск мы приехали без вещей, я босая, по телу, извините, бегали вши. Это было 18 июля 1941 года – день моего рождения. Мама сказала: «Доченька, это тебе счастливый знак, ты будешь счастливой».Тетя София и ее муж выделили нам комнату в своей квартире. Потом мама пошла в военкомат – она медик и военнообязанная. Но на фронт ее не отправили: муж воюет и нас двое. Демобилизовали маму только через несколько лет после войны. Детство под лозунгом «Все для фронта»Сразу после постановки в военкомате на учет нам выдали очень простую, но новую и чистую одежду и обувь. Мама стала работать в медсанчасти НКВД и проработала там до 69 лет. Сестра пошла в детский сад при медсанчасти, а я осенью – в школу. Ввели продуктовые карточки. Я была вечно голодной. Питалась, по сути, подножным кормом. В школе детям давали стакан кипятка и серую кислую булочку. Как же мы были им рады! Все перемены смотрели в окно – когда же привезут эти булочки. Сестренку кормили в детском саду – он же был НКВДшным – по военным меркам хорошо. Но все равно у всех был авитаминоз, начались болезни. У сестры – туберкулез глаз, у меня огромные фурункулы на лице, от которых еле избавились.На второй год нам выдали участок под Свердловском. И семена – репу, картошку, еще что-то. Мы взяли лопаты, сами его вскопали, засадили. И осенью у нас была своя картошка. Масло, мясо – об этом можно было только мечтать. Мама на горку вареной картошки клала кусочек пайкового сала, и мы ели картошку «вприглядку»: смотрим на него и едим.Напротив нашей школы находился завод, который производил подшипники для «Уралмаша», где собирали танки для фронта. После школы мы шли на завод и работали – подметали железную стружку. На уроках труда в школе и дома вечерами вязали варежки из шерсти, которую нам выдавали, шили кисеты – для бойцов на фронт. А весной и осенью нас, школьников, направляли в ближайшие колхозы помогать крестьянам. Вот такое было беззаботное детство. На заводе нам всем дали справки, что мы трудились для фронта. Много лет спустя эта справка помогла мне получить звание «Труженик тыла».Ныло сердце от смертного бояОтец мой воевал с первых дней войны – сначала на Ленинградском, потом на Белорусском фронтах. Помню, в одном из писем с фронта он написал маме: «Я выживу, я вернусь…»В октябре 1941 года меня должны были принимать в пионеры. И в этот день от отца пришла весточка: он с военным эшелоном едет на фронт, будет на вокзале Свердловска буквально пару часов. Мама сказала, что мы пойдем на вокзал, я плакала и упиралась, боясь, что опоздаю на прием в пионеры, но мама, взрослая и мудрая, понимала: нет ничего важнее, чем повидаться с отцом. И мы пришли на вокзал. В тот день от папы я впервые услышала песню «Вставай, страна огромная». Помню, как ныло сердце от слов «смертный бой». Я еще не понимала, что это значит, но было очень страшно.Папа прошел всю войну, освобождал Минск. Его демобилизовали зимой 1945 года в Польше. Он приехал в Свердловск.Помню, как я спросила папу, почему он не привез мне и сестре подарков из Германии, другие-то привозили полные чемоданы: и куклы, и одежду, и обувь, другие красивые и нужные вещи. Папа сказал: «Дочка, это надо было грабить. Это мародерство. Я так не могу. Но ты не плачь. Я пойду работать, и мы тебе все купим».В Свердловске мы и жили. Уже взрослой я попала на Дальний Восток вместе с мужем – военным моряком. Папа до 70 лет работал в геологических партиях. Был награжден государственными наградами, медалями. Умер он в 1981 году. Я горжусь своим отцом.
