Дмитрий Быков: Сибирь — альтернатива России

Справка: Дмитрий Быков (Дмитрий Зильбельтруд) — поэт, журналист, прозаик, учитель русского языка и литературы, кавалер Ордена куртуазных маньеристов. Автор романов «Оправдание», «Орфография», «Эвакуатор», «ЖД», «Остромов». Автор сатирического проекта «Поэт и гражданин» вместе с актером Михаилом Ефремовым. Жена и соавтор Дмитрия Быкова Ирина Лукьянова, родилась и училась в Новосибирске.

Расскажите тем, кто незнаком с вашим творчеством, о ваших книгах. Какие из них для вас наиболее значимы?

Самая важная книга это «ЖД», причем не столько потому, что там выражены мои взгляды на русскую историю, сколько потому, что я там показал идеальных людей.

Мне очень нравится моя последняя книга «Остромов» — о том, что делать, когда ничего сделать нельзя. Ну и, наверное, стихи.

Расскажите поподробнее о «ЖД», вы упомянули этот роман первым.

Каждая нация созидается эпической поэмой. Темой поэмы, как мы знаем по «Илиаде» и «Одиссее», всегда является война и странствие хитреца, и это естественно: хитрец обычно единственный, кто выживает на войне. Всякая нация имеет в своей основе две такие эпические поэмы, иногда они объединяются. Для русской нации была написана «Одиссея» — «Мертвые души» и «Илиада» — «Война и мир», — в которой речь идет не о собственно войне, а о том, кто выживает и побеждает. В «Войне и мире» побеждает всех Пьер, потому что он самозабвенно отдается переживанию всего, потому что он прост, умен и наивен. «Война и мир» это свод правил, по которым идет русская жизнь. Сегодня, безусловно, мы имеем дело с другой нацией — не русской и не советской. «ЖД» это попытка написать такую поэму с нуля, где война и странствия осуществлялись бы одновременно.

«ЖД» это попытка смоделировать ту новую нацию России, которую я хотел бы видеть, — нацию, где долг и милосердие наконец-то объединились.

В «ЖД» речь идет также о новой гражданской войне, которая охватила Россию. Как вам кажется, эта война уже существующая или она еще случится?

Леша Серебряков, замечательный актер и, не побоюсь этого слова, мыслитель, говорит, что в состоянии ползучей гражданской войны русская нация живет и будет жить долго. Михаил Шолохов, который тоже был не последний писатель в своем роде, со своим сыном в 1975 году однажды смотрел передачу о гражданской войне. «Папа, а когда, по-твоему, закончилась гражданская война?» — спросил сын. «А она, может, и не закончилась», — ответил Михаил Александрович. Очень глубокое суждение. В холодном режиме она идет безусловно, перейдет ли она в горячий — вероятно, да, — так или иначе, это будет война XXI века, война сетевая.

Что значит «сетевая»?

Это значит, что она будет происходить на больших пространствах, в разных точках, в виде локальных стычек. Без генеральных боев. Обратите внимание, когда в «ЖД» происходит битва, обе армии терпят поражение. Моей задачей было показать, что генеральные сражения в этой войне уже невозможны. Потому что генеральные сражения относятся к эпохе вертикальных иерархий. Сейчас мы имеем дело с горизонталью и, соответственно, мелкими стычками на огромном пространстве. Последствия такой войны неочевидны, возможно, как в «ЖД», последствием будет не размежевание, а синтез, должно родиться что-то третье.

Опишите противоборствующие силы…

Культ воинства и долга против культа человечности и торговли.

При этом вы одну сторону в романе гиперболизируете до тупости, а другую — до торгашества.

И до мерзости. Да, конечно. Будучи очень долго женатым на русской и отчетливо осознавая в себе русскую и еврейскую половины, я прекрасно понимаю, что ни русские, ни евреи в отдельности эту страну не тянут. То, что и те, и другие являются захватчиками, для меня было метафорой, а сейчас я вижу ясно, что оно так и есть. А коренное население, к сожалению, не дееспособно. Они не русские, не евреи, и они ничего не могут.

Следовательно, только из русско-еврейского или, если угодно, из либерально-воинственного синтеза может что-то родиться.

Одним из таких вариантов мне видится Лимонов, парадоксальным образом сочетающий в себе варяжскую воинственную доблесть и хазарскую литературную мягкость, веселье и так далее. Лимонов мне кажется идеальным гражданином будущей России — талантливый и веселый человек долга. Идеал это талантливый, добрый, сентиментальный русский, который сочетает строгое понятие долга и щедрость. Это пока не удавалось никому: у нас либо безвольный Иванушка-дурачок, опустивший руки, либо маршал Жуков, который пачками мечет людей в печь. То, что я говорю, только кажется безумием, на самом деле это не так глупо.

Странно, мне всегда казалось, что за Лимоновым особенно никто не стоит. Что это, скорее, не политик, а фигура речи.

Партия Лимонова это не политическая сила, а скорее воспитательная — она воспитала писателей, таких, как Прилепин, таких правозащитников, как Аня Петренко: она ездит по России и спасает людей.

Ваш с Михаилом Ефремовым проект «Поэт и гражданин» — первая программа с политической сатирой за последние много лет. Пожалуй, после «Кукол». Это означает, что появляется свобода слова?

Это означает, что сейчас, в коротком, вторичном и достаточно ублюдочном варианте проживаются девяностые годы, недоигранные, заторможенные, искусственно прерванные.

И примет этому очень много: обратите внимание на синхронный выход фильмов «Generation П» и «ПираМММида», на реанимацию персонажей, которые в 1990-е были, а потом исчезли. Связано это со следующим. У Эдгара По есть рассказ «Правда о случае мистера Вольдемара». Был мистер Вольдемар, тяжело больной, его месмеризировали, то есть загипнотизировали, он заснул и в этом состоянии пролежал несколько лет. Его решили оживить, и вот, под руками оживляющих, он стал превращаться в страшную зловонную массу — заторможенный процесс разложения произошел моментально. Это и происходит сейчас в России. Отсюда возрождение жанра «Кукол» — все это не симптомы свободы, а симптомы окончательного разложения.

Но окончание разложения приводит к началу свободы?

Да, теперь возникает вопрос, начало ли это свободы или гибели. Мой великий друг Миша Успенский на все вопросы о будущем отвечает известной цитатой: «Если пшеничное зерно не упадёт в землю и не умрет, так и останется одно, а если умрет, то принесет много плодов». Значит, надо умереть и дойти в этом разложении до упора.

Умным людям ясно, что следующим президентом будет опять Медведев и разложение при нем до упора дойдет, а вот семена, которые взрастут на этой пахоте, могут быть двоякие: мы можем получить прекрасную нацию свободных людей, а можем — полноценный фашизм.

Для полноценного фашизма пока не хватает сил, но мы не знаем, что будет через пару лет. Для нации прекрасных людей не хватает элементарной образованности и просто человеческого материала. Вот русская история и зависла на этой игле. Я со своей стороны хочу, чтобы не было фашизма, и поэтому бессознательно иду в школу, другие люди считают, что важно, чтобы был фашизм, поэтому организуют разные националистические движения.

Как вы относитесь к тому, что вполне милые и безобидные офисные работники участвуют в «русских маршах»?

«Офисные люди» люди идут туда потому, что в их жизни не достает смысла, героизма и так далее. Меня, впрочем, занимают не офисные люди — планктон идет туда, куда идет лидер. А вот откуда придет лидер, я пока не понимаю.

Вот, допустим, сегодня есть явный лидер Навальный — это интересный человек, я с ним дружу. Но что получится из Навального, я не знаю. Из него может появиться лидер новой свободной России, а может получиться националист, причем весьма кондового свойства.

У него есть потенциал националиста?

У него есть обе эти потенции, в равной степени, поэтому он и является лидером России. Почему он вылетел из «Яблока»? Как раз с формулировкой «националист». Он считал, что надо работать с этим крылом, объединяя оппозицию под таким знаком. Из него может получиться националист, безусловно. Отсюда вопрос. Будет ли этот национализм оголтелым фашизмом или, Бог даст, если повезет, это будет национализм не этнический, а, скажем, православный или этический. Или культурный.

Люди же не верят в православие?

Трудно сказать — православие очень влиятельно. Кроме того, в православии сейчас происходит новый раскол. Некоторые считают, что Московская патриархия идет на поводу у властей. Ижевские священники ведь недавно не просто так отправили обращение к патриарху Кириллу, говоря о том, что вы-де погрязли в деньгах. Новое низовое православие очень сильно: это фанатичные батюшки мелких приходов, которые абсолютно убеждены, что за православием сила, достаточно оторвать его от власти. Совершенно очевидно только, что за Медведевым никакой силы нет. Что инновация пойдет снизу, и от нас зависит, чтобы она пришла не в 1933 год.

В своем романе вы иронически вывели Псоя Короленко. Вы с неприязнью относитесь к постмодерну, а каково ваше отношение к СССР?

Модерн в России сменился советским проектом, а тот, в свою очередь, постмодерном. Но постмодерн мертв, это червь внутри трупа советского проекта. В работе Эко «Вечный фашизм» подробно рассмотрено, в чем принципиальное различие между фашизмом и коммунизмом. Они похожи внешними практиками, но фашизм опирается на архаику, это уход назад, а коммунизм устремлен в будущее. Советский коммунистический проект, каким он существовал до 1934 года, это логическое продолжение модерна, русского Серебряного века — олицетворенная эстетическая революция, мечта о сверхчеловеке.

Проект СССР это проект человека, покоряющего стихию. Сейчас вопрос, хватит ли у нас силы продолжить советский проект с той точки, на которой он прервался. При этом я не отождествляю советский период со сталинизмом.

Сталин — могильщик, реванш почвы, глупости, ответ русской пещерной массы на советский проект. Советский проект был, кстати, антирусским, и я ничего плохого в этом не вижу — он над национальными и половыми различиями, над местничеством.

Вы выступаете за орфографическую диктатуру?

Я выступаю за единственную диктатуру — диктатуру законов природы, которым не надо мешать. Орфография один из таких законов природы. Только эта теплица душная и темная, теплица русской орфографии, и дает мне право быть.

Почему?

Потому что я человек, который любит совершать тонкие ритуалы и тонкие законы. А среди законов грубых и пошлых мне неинтересно. На это Никита Елисеев спрашивает меня: «А нельзя ли вовсе без законов?». На что я говорю: «Нет. Человек — существо, выполняющее законы. Не будет выполнять тонкие, как орфография, будет выполнять грубые».

А какие у вас тонкие законы?

Мои очень сложные и многочисленные: любить, ценить и поддерживать все непрагматичное, стремиться к усложнению, а не упрощению, постоянно что-нибудь писать, посильно поддерживать слабые, но интересные ценности, не обижать без необходимости слабых, давать книжным подросткам утешение, культивировать и пестовать что-то сложное и ненужное — это главный закон. Есть еще ряд законов нравственных, которых я не буду перечислять, так как это интимно.

Какое место в литературном и ином пространстве России занимает Сибирь?

Cибирь, безусловно, родина лучшей фантастики. Произошло это потому, что Сибирь не часть России, а альтернатива России. Я бы даже сказал, этакая модель правильной России — чалдонская, сочетающая звероватость, самостоятельность, высочайшую культурность и ресурсность.