Итоги 2010 года

Как выяснится потом, это был важнейший год, хотя свершений, событий, открытий и конкретных памятных дат в нем было немного. Это был год, в который огромное количество мелких — или крупных, но невидимых — изменений переросло в иное качество, перешло в иное состояние среды.

Литература

Конец года ознаменовался триумфальным возвращением Виктора Пелевина. Первый текст его нового сборника "Ананасная вода для прекрасной дамы" — лучшее из написанного за последнее время на русском языке. Поскольку мало какая еще область культуры может похвастаться столь же радостным и к тому же свежим событием, наши традиционные итоги года мы начинаем с литературы.

Пелевин
Повесть "Операция "Burning Bush"" — не только прекрасный текст, но и новый шаг в писательском развитии самого Пелевина. В отличие от того, что было раньше, этот текст — не игра в бесконечную матрешку реальностей, потому что в конце концов остается одна маленькая неполая куколка, а именно — главный герой.

Этого героя Пелевин вводит в свой мир, не поступившись ни одним из своих принципов, не подпустив ни сентиментальности, ни "характерности", не приглушив фантасмагоричности и абсурдности происходящего. Он не предлагает нам настоящего человека с чувствами — он предлагает живого человека с мыслями, обаянию которых практически невозможно сопротивляться.

Такой шаг не в любимую Пелевиным пустоту, а в простоту дает поразительный эффект ореаливания написанного. Знаменитые пелевинские афоризмы из блестящих, но отдельных слоганов превращаются здесь в элементы существующего разговора. И когда герой говорит, что главное доказательство бытия Бога — это зло, "ибо в мире без Бога зло было бы не злом, а корпоративным этикетом", то за этими словами вдруг встает ясность не только мысли, но страдания, раньше этому автору несвойственная и от того, может быть, еще более пронзительная.

Сэлинджер
Если бы в принципе было возможно подводить итоги в категории "идеальная смерть писателя", то Сэлинджер оказался бы в ней победителем — как, впрочем, при жизни он оказывался победителем во многих других.

От его смерти, вернее от событий и разоблачений после нее, все хотели скандала. Появления груды написанных в "годы молчания" текстов, которые оказались бы, например, "одним бесконечно повторяющимся предложением", как у героя фильма Кубрика "Сияние". Появления каких-то компрометирующих писем или компрометирующих воспоминаний друзей и родственников. Ничего этого не случилось — а несколько опубликованных писем оказались не только не разоблачительными, а наоборот, очаровательными, как будто их писал Холден Колфилд. Самым некомплиментарным из всех открытий оказалось то, что "он был не таким затворником, как все думали".

И даже если сейчас раскопают что-то скандальное, а его неизвестные нам тексты окажутся не гениальными, то все равно — необходимая пауза выдержана. Молчание Сэлинджера, как он и хотел, стало полноправным произведением в ряду его сочинений.

"Уроки русского"
В новой серии издательства "Колибри" уже вышли "Берлинская флейта" Анатолия Гаврилова и "Черное и зеленое" Дмитрия Данилова, и обе книги уже успели попасть в шорт-лист премии Андрея Белого (Гаврилов стал лауреатом премии). С некоторой долей приближения и Гаврилова, и Данилова можно назвать минималистами — и эта сознательная безынтонационность делает их голоса одними из редких слышимых голосов сегодняшней прозы.

Издатели определяют "Уроки русского" как серию "неформатной прозы". Формат — это способ построения книги, позволяющий читателю и автору оставаться при написании и чтении в полубессознательном состоянии; в "Уроках русского" должны выходить книги, которые и пишутся, и читаются людьми менее сонными. Главное, чтобы у составителей серии хватило, во-первых, умения и удачи находить новых авторов для серии — и, во-вторых, в случае нехватки таких авторов хватило воли не включать в серию писателей бессознательного ряда.

Маккарти
Роман "Remainder" (русский вариант названия "Когда я был настоящим") — пример подлинно авангардной литературы, существование которой доказывает, что "не все еще сказано" и, во всяком случае, имеются еще возможности многое сказать по-новому. На уровне формулировки идеи этот текст можно отнести к определенному и вполне благоденствующему литературному и даже кинематографическому тренду, объединяющему произведения, предмет описания в которых только та реальность, которая находится внутри головы героя. Но стерильная очищенность, цельность этого подхода у Маккарти дает его роману отдельный статус. Не литературного высказывания, а художественного жеста. Такие книги появляются нечасто, и еще реже их отваживаются переводить. И хоть сам Маккарти, чей новый роман недавно был номинирован на "Букер", отчасти вышел из тени, его проза, и в особенности этот ранний роман, лежат в зоне маргинальности, недосказанности — где чаще всего гнездится настоящее искусство.

Волчек
Весной совершенно неожиданный резонанс получило интервью, взятое порталом Openspace у Дмитрия Волчека — основателя и бессменного главного редактора "Митиного журнала" и издательства "Колонна". Волчек излагал свое кредо и громил современный литературный мейнстрим — пропагандирующих его литературных критиков он назвал растлителями, а большие издательства — монстрами без вкуса и совести. Это интервью прочли 30 тысяч человек, и многие оставили восторженные комментарии — "наконец-то!", "глоток свежего воздуха", "голос нормального человека" и т.д. Трудно поверить, что столько народу соскучилось по любимому Волчеком маркизу де Саду и по тем "диким, опасным", воспевающим разного рода кровавые экстазы книгам, которые он издает. Дело в другом — очень многие давно уже мечтали, чтобы кто-нибудь не просто покритиковал, а именно проклял победоносный литературный мейнстрим. Но право на проклятие есть не у каждого — а только у того, кто бескорыстно гнет свою линию, кто никогда не ласкался к тем, кого проклинает,— только у отшельника, у столпника. Вот "Колонна" Волчека и оказалась таким — долгожданным для многих — столпом.

Льоса
Радость по поводу доставшейся Марио Варгасу Льосе Нобелевской премии была почти всенародной. По радио только об этом и говорили, в книжных магазинах вывесили портреты лауреата. Для многих этот выбор Нобелевского комитета стал восстановлением не только литературно-исторической справедливости, но и самого смысла понятия "важнейшая в мире литературная премия", почти стершегося из-за откровенно политических решений комитета последних лет. Эти "неудачи" с Нобелевскими премиями стали для нас делом почти личным: в последние годы награда доставалась тем, чьи имена в России практически неизвестны — например, Дорис Лессинг и Жану-Мари Леклезио. И вот теперь, после того как главный мировой литературный приз из года в год доставался людям чужим, его дали человеку практически родному и понятному. Соответственно, неприятное чувство исключенности сменилось ощущением причастности. Во всяком случае, на год.

Премиальный кризис
Анекдотическое награждение Букеровской премией романа Елены Калядиной "Цветочный крест", повествующего о половой и прочей жизни в XVII веке, окончательно и как-то бесповоротно проявило кризис, охвативший отечественные мейнстримовые литературные премии. Дело не в том, хорош "Крест" или нет, а в том, что этот написанный на минимальном уровне осознанности текст не может измеряться той же меркой, что и вошедшие в шорт-лист романы, например, Олега Зайончковского и Маргариты Хемлин. Избрав такого победителя, причем не из желания скандальным жестом указать на слабость сегодняшнего реализма, а просто "потому, что эта книга — лучшая", жюри "Русского Букера" привело и без того слабеющую, из года в год теряющую лицо премию в ситуацию полной невменяемости.

Практически так же показала себя в этом году куда более молодая и денежная "Большая книга" — ее устроители отдали приз "за вклад" Антону Павловичу Чехову, продемонстрировав не только то, что живых писателей, достойных этой премии, у нас, по их мнению, нет (с этим, положим, можно еще спорить или, например, соглашаться), но и то, что они считают себя вполне достойными вручать Чехову премии.

На таком фоне все больший вес приобретают новые премии — "НОС" и "Просветитель", а также существующая еще с советских времен и с тех пор стоящая отдельно безденежная премия Андрея Белого. То есть такие, которые отбором текстов декларируют свою формулу развития русской литературы и мысли и готовы эту формулу защищать.

Провинциальные фестивали
Чем меньше книг проходит по каналам книготорговли, тем важнее становятся другие способы доставки — почта, интернет, электронные книги. Среди этих альтернативных способов все более важную роль начинает играть приезд авторов живьем. До революции писатели гастролировали более или менее индивидуально, при советской власти выезжали писательскими бригадами, а сейчас главной формой писательского путешествия стало участие в фестивале — мейнстримовские авторы чаще ездят на фестивали заграничные, а вот в провинцию или в "ближнее зарубежье" едут в основном авторы, которых одни называют "актуальными", другие — "маргинальными", в общем, не-мейнстримовские. И провинциальных — или диаспорных — фестивалей становится все больше: "М-8" в Вологде, "ЛитератуРРентген" в Екатеринбурге, "Дебют-Саратов" в Саратове, "Стрелка" в Нижнем Новгороде, "Слоwwwо" в Калининграде, "СловоNova" в Перми, "Берега" во Владивостоке, "ГолосА" в Чебоксарах, Волошинский поэтический фестиваль в Коктебеле, "Киевские лавры" в Киеве — и это еще далеко не весь список. Но важнее всего то, что местные организаторы этих фестивалей — Михаил Богатов, Павел Настин, Евгений Прощин, Василий Чепелев и многие другие — не от раза к разу, а непрерывно создают в своих городах пространство, в котором становится возможно осмысленное участие — и читательское, и авторское — в жизни актуальной литературы.

Франзен
"Freedom", самый ожидаемый американский роман последних почти 10 лет в России — случай практически уникальный — обсуждать начали еще до перевода. Конечно, свою роль здесь сыграла обложка журнала Time с портретом Франзена и подписью "Great American Novelist" ("автор великого американского романа"), но факт остается фактом — об этом "американском романе" говорили больше, чем о многих отечественных. Как обычно бывает, большие ожидания чреваты большими разочарованиями — Франзен так сфокусирован на особенностях американского образа жизни, что его многостраничный парафраз "Войны и мира" оказывается почти частным американским разговором, подводящим главного героя романа к тому, чтобы сесть за руль автомобиля-гибрида со стикером "За Обаму!" на бампере.

Классики
Главной сенсацией прошедшей в начале декабря ярмарки non/fiction стал однотомник Александра Введенского "Все". Ажиотаж покупателей легко объясним — последние 17 лет купить сочинения Введенского было фактически невозможно из-за позиции правообладателей, смягчившейся лишь недавно. Но при всей уникальности ситуации с сочинениями Введенского этот ажиотаж символичен — на ярмарку привезли множество наиновейших и наисовременнейших книг, а люди давились в очереди за книгой давно умершего автора. Читатели, самостоятельно решающие, что и когда им читать, ждали вышедших в этом году очередных томов Михаила Пришвина, Андрея Платонова или Сигизмунда Кржижановского с нетерпением, о каком почти ни один современный автор не может и мечтать.

Кризис малого книгоиздания
Нынешний год окончательно оформил главную тенденцию отечественного книгоиздательского процесса: рост агрессивного проникновения крупных издательских концернов в те сферы, где раньше их присутствие было едва заметным,— имеется в виду зона так называемой интеллектуальной литературы. К примеру, компания АСТ, уже скупившая права на русский перевод всех произведений Маркеса, Ремарка, Хемингуэя и других классиков ХХ века, в этом году приобрела права на издание по-русски всех книг Жан-Поля Сартра, Мишеля Фуко и главных произведений Жиля Делеза (например, двухтомного исследования "Капитализм и шизофрения").

К тому же издательство АСТ (и без того самое большое на рынке) активно занимается "скупкой" целых редакторских коллективов ранее независимых издательств и создает на их основе суб-бренды. Самые яркий пример такого рода — "издательство" Corpus (на самом деле редакция в составе издательской группы АСТ, работающая по распространенной западной модели импринта) с линейкой интеллигентных, сделанных со вкусом изданий переводной беллетристики и оригинального нон-фикшн. Примерно этого же уровня узнаваемости бренда добилась в последнее время входящая в АСТ редакция Елены Шубиной, скупающая практически все права на современную русскую мейнстримовую "премиальную" прозу.

То есть книжный рынок России столкнулся с угрожающей, хотя и вполне банальной, тенденцией к гипермонополизации. Если к этому добавить ширящиеся слухи о сговоре между АСТ и "Эксмо" по разделу рынка, то ситуация начинает выглядеть и вовсе гибельной для существующего в стране независимого книгоиздания.

Балетные бестселлеры
В начале года вышли "Хроники Большого балета. 1994-2009" Татьяны Кузнецовой и "Разговоры о русском балете" Вадима Гаевского и Павла Гершензона. И тут стало ясно, какой это интересный жанр — книги о балете, о существующем не где-то в прошлом, а прямо сейчас, рядом с нами, настоящем искусстве, которое до сих пор вызывает настоящие страсти. В случае "Разговоров" интерес умножался еще и оттого, что встретились два совершенно несхожих собеседника: Гершензон рассуждает с помощью беспощадных схем и резких формулировок, создающих контрастный фон для точных и мудрых соображений Гаевского, а Гаевский постоянно отказывается, отстраняется от слишком легких обобщений или прямолинейных ходов — и все время напоминает, что критик так же несвободен от хода истории, как и артист, что их несет общий "рок событий".

Восточная Европа
Обсуждение в медиа недавно переведенного у нас текста польского писателя Михаила Витковского "Б. Р." привело к тому, что раскуплен был не только тираж этой книги, но и оставшееся экземпляры других книг "польской серии" издательства НЛО — раннего романа Витковского "Любиево", сборника блестящей эссеистики Мариуша Щигела "Готтленд" и других. Вскоре после этого издательство Аd Marginem выпустило "За что мы любим женщин" румына Мирчи Кэртереску — сборник рассказов, в лучших из которых удивительным образом уживается общая глянцевость взгляда с принципиально неглянцевой румынской реальностью "золотого века", той самой, которую препарирует "новое румынское кино".

Отсутствие спроса на восточноевропейскую литературу — во многом пережиток перестроечного презрительного отношения к "странам народной демократии", сменившего шестидесятническую к ним любовь (особенно страстную — к Польше). В итоге мы практически упустили из виду территорию, где сегодня во многом формируется новое европейское письмо — причем на материале в силу исторических причин нам не только понятном, но и близком. Возможно, теперешний всплеск интереса к литературе бывшего соцлагеря приведет наконец к ее освоению.

Петросян
Самое интересное в романе Мариам Петросян — реакция на него читателей. Со времен раннего Пелевина и первых переводов Гарри Поттера у нас практически не было текстов, которые бы завоевали толпу столь безоглядных поклонников. Можно рассуждать о том, что это от того, что у нас практически не пишут романы для подростков, а зона фэнтези плотно занята прямолинейными текстами Лукьяненко и супругов Дяченко, но как бы то ни было, "Дом, в котором..." уже практически не претендует на статус романа хорошего, потому что он обзавелся статусом романа культового.

Научпоп
Еще недавно казалось, что мы с огромной скоростью идем к новой форме Средневековья, когда истинным устройством мира будут интересоваться только сами ученые, а широкая публика будет предоставлена разнообразным формам бреда и чепухи — "Новой хронологии" Фоменко или телепередачам о "памяти воды" и "целебных пирамидах". Но за последний год просветительская идея — то есть та идея, что истинная картина мира должна быть достоянием всех, а не только избранных,— несколько ожила. Знаковым событием тут стал выход книги А. А. Зализняка "Из заметок о любительской лингвистике", в которой нагло-фантастические построения Фоменко были разобраны и опровергнуты спокойно, подробно и с полным уважением к любому их непредвзятому стороннику. Число научно-популярных — переводных и оригинальных — книг, вышедших в Библиотеке фонда "Династия", приблизилось к сорока и теперь действительно составляет целую если не библиотеку, то библиотечку. В конце года премия "Просветитель", учрежденная Дмитрием Зиминым и тем же фондом, была присуждена византинисту Сергею Иванову и математику Владимиру Успенскому за книги "1000 лет озарений" и "Апология математики" — пусть и не сражающиеся воинственно с умственной тьмой, но просвещающие ум самой своей ясностью и точностью.

Подорожание книг
За пределами Москвы, кроме Питера, Перми и Пензы, где недавно открылись небольшие частные книжные магазины, купить нормальную книгу по нормальной цене невозможно. И вообще, книги, не являющиеся бульварным чтивом, стоят сегодня невероятно дорого. Средняя цена на новые книги поднялась за год на 50% и продолжает расти. Том по обычной теперь цене 1000-1500 рублей просто физически недоступен тем людям, которым он предназначен. Книга снова переводится в разряд подарков — только не лучших, а дорогих. Фактически читатель вынужден переходить на электронные ридеры и становиться "пиратом". Беда в том, что ридеры сегодня почти так же дороги, а в провинции и вовсе недоступны, как и хорошие книги.

Кадыров — Садулаев
В эфире канала НТВ Рамзан Кадыров назвал писателя Германа Садулаева, высказавшего в одном из интервью не понравившееся президенту Чечни соображение об отсутствии в Чечне свободной любви между мужчиной и женщиной, "нечеловеком" и "шизофреником". Еще он сказал, что "такого писателя у нас нет", и пообещал "обязательно найти его родственников".

Не то чтобы такие речи в устах Рамзана Кадырова звучали неожиданно. Больше во всей этой истории шокирует подобострастное поведение телеведущего Вадима Такменева, назвавшего Садулаева "каким-то местным писателем".

Знаменательность этого литературно-политического скандала именно что в его недостаточной громкости. Коллеги - писатели реагировали на произошедшее сдержанно и совсем не быстро — письмами, в основном почему-то на имя уполномоченного по правам человека. Продемонстрировав и без того, впрочем, известный факт, что никакой литературной общественности у нас нет.

Интернет


Интернет-десятилетие, невнятное начало которого затерялось между "ошибкой 2000" и 11 сентября, первым обвалом доткомов и обрушением домов на Каширке, первыми записями в Livejournal и Путиным, определенно заканчивается сейчас — Цукербергом, Джобсом, Дымовским, Кашиным, WikiLeaks и заснятыми на iPhone погромами у Кремля.

Лидерство Apple
Компания, которую еще 10 лет назад списали с фондовых счетов даже ее адепты — дизайнеры, музыканты, джет-сеттеры всех мастей, обогнала по капитализации Nokia почти в 10 раз, но что важнее, изменила не только себя, но и будущий рынок кинопроката, музыкальной и журнальной дистрибуции, оправдала внедрение сетей 3G и движется дальше. Поколение джет-сеттеров приземлилось, надеемся, навсегда, а Apple, кажется, даже не собирается останавливаться.

Ожидания: iPad 2.0.

Опасения: здоровье больного то ли раком, то ли ВИЧ главы компании Стива Джобса.

Мобильный интернет
К добру и злу, чтение сообщений и публикация фотографий упростились и ускорились необыкновенно. В этом году термин "доступ в интернет" стал окончательно архаичным. Скорее, нужно говорить о доступе интернета во всю остальную жизнь. С одной стороны, мобильный интернет обеспечил синхронное присутствие "всех" на подмосковных пожарах, в палате Кашина, в дальневосточных лесах и на Триумфальной площади. С другой стороны, породил новые сжатые жанры свидетельства и письма, изменил поведение, ухаживание, привычки. И у меня, и у собеседника постоянно звенит и жужжит в кармане, и иногда кажется, что курение было более безопасной и более локальной зависимостью. Сорок тысяч маленьких братьев постоянно следят друг за другом и за тобой, и осмысленный сигнал пропадает в нарастающем гуле подросткового шума, а грамматика начинает зависеть от раскладок клавиатур.

Ожидания: realtime видео в сетях 4G.

Опасения: персональные WikiLeaks, утечка всех и всяческих данных.

Facebook
Именно в этом году стало понятно, что на долгое время у нас остается только одна социальная сеть, которая меняет не только технологии общения в сети, но и тех, кто общается. Подростку из Гарварда удалось не просто похоронить MySpace, Classmates, LinkedIn и даже отправить в утиль московских "Одноклассников" и "Вконтакте", но стать первой после Гейтса ролевой моделью для ботаников, а это стоит немыслимо дорогого: миллиардов 50 после выхода на IPO, пару "Оскаров" для Соркина, лайк два раза еще в этом году.

Ожидания: новая система электронной почты.

Опасения: даже не знаю, откомментируйте кто-нибудь.

WikiLeaks
Со времен Уотергейта наши представления о журналистских расследованиях и общественной реакции на них не сильно менялись вплоть до появления обесцвеченного австралийца. Но как выяснилось теперь, один в поле вони не остается чистым, и его вынужденное геройство может быть не по нраву не только разоблаченным, но и обывателям, чьи невостребованные права на свободу информации он, казалось бы, защищает.

Ожидания: новые порции каблограмм, подражатели из предместий.

Опасения: большая хакерская война.

Русский интернет
Как выяснится потом, этот год был важнейшим для русского интернета, хотя свершений, событий, открытий и конкретных памятных дат в нем было немного. Это был год, в который огромное количество мелких (или крупных, но невидимых) изменений переросло в иное качество, перешло в иное состояние среды — деловой и информационной, и социальной, что бы ни подразумевало это слово. Собственно, в этом главное изменение: интернет не только стал независимой социальной средой, или даже для миллионов главной — во многом равной, а во многом обратной обществу в целом,— но и добился этого признания во всем offline community. Он признан истеблишментом, бюрократией, традиционными медиа, силовиками, провинцией, этническими меньшинствами и даже премьер-министром, не знавшим, где у компьютера кнопка, но Алексей Венедиктов ему распечатывал и носил. Именно в этом году русский интернет не только изменился "в целом", но изменил поведение, бытование каждого. Смешались поколения: в сеть пришли бабушки и родители, впервые за многие десятилетия став "друзьями" своих детей. Мы больше не включаем телевизор, чтобы увидеть, не открываем газет, чтобы прочесть. Интернет давно перестал быть с краю нашего общения, но именно в этом году он оттеснил на обочину почти все "обычные" средства информации и связи.

Ожидания: счастье и благоденствие.

Опасения: государственное регулирование.

Развиртуализация
Она проявлялась в этом году во всем. Сообщества, явным или нечетким образом сформировавшиеся в интернете, в прямом смысле вышли на улицы. Они тушили пожары, получали скидки в барах и магазинах, спасали детей, ругали власть, перекрывали трассы и закрывали стройки, громили витрины, защищались и убивали. Сеть выступила организатором пользовательских масс, полностью переиграв на этом поле традиционные институты — газеты, партии, кухни, стадионы и лагеря. Публичная реакция чиновников всякого ранга на твиты Навального и друг друга на этом фоне смотрелась, как старый фильм — неловко и не смешно, какие-то рынды и червяки.

Ожидания: масштабные общественные изменения.

Опасения: они же.

Смена героев
Я даже не заметил того момента, когда, чего уж там скрывать, мои друзья Антон Носик, Тема Лебедев и другие, исстари владевшие умами и управлявшие действиями интернет-элиты вплоть до вроде совсем недавнего времени, стали чудовищно неактуальны. Дело не только в смене поколений. И пришедшие им на смену Дуров, Эсманов, прости господи Полозкова, Навальный и тот же Кашин не кажутся мне ни умней, ни лучше, ни последовательней, ни эффективней, но созвучность времени — главный и по большому счету единственный критерий для сетевого авторитета, не измеряемого ни числом френдов, ни количеством профессиональных наград. Время сжимается, изменяется наш язык, и, возможно, к концу следующего года и сегодняшние герои исчезнут, так что не стоит учить новые фамилии, если вы не знаете их и так. Может быть, нам только сегодня кажется, что Кашин — вместо Политковской, Навальный — вместо Илларионова, Эсманов — вместо Цинципера, Мильнер — вместо Акопова, «Дождь» — вместо НТВ, Полозкова — вместо Гришковца, и только Пелевин под занавес 2010 года — снова сделался самим собой.

Ожидания: новые имена.

Опасения: вместо собственного.

Архитектура


Этот год войдет в историю как самый счастливый для архитектуры за всю постсоветскую эпоху. Никогда архитектурные решения не поддерживались столь всенародно и не вызывали стольких надежд на лучшее.

Надежд на лучшее не только в строительстве, но и в культуре, и даже в жизни в целом. Президент Медведев снял Юрия Лужкова и первым, самым первым указом врио мэра Владимира Ресина отменил строительство депозитария музеев Кремля на Боровицкой площади. Уже этим Дмитрий Анатольевич явил добрую волю и прямое благородство и не мог не заслужить благодарности порядочных людей. Но оказалось, что это еще не чудо, чудо было впереди. Отменой строительства депозитария Дмитрий Анатольевич сокрушил сердце Матвиенко, и она принародно отказалась от строительства Газпромскреба. Это было уже прямое чудо, потому что до того было так, что им хоть кол на голове теши, а они все равно туда же. Но нет — лопнуло это ужасное предприятие, злобные силы побеждены и сосланы в местность с символическим названием "Кривое колено".

А вот согласитесь, это редко так бывает в искусстве и культуре, что главная, всенародно объединяющая радость случилась от того, что что-то не случилось. Ну, скажем, например, трудно представить себе, чтобы люди вышли на площади праздновать то, что Никита Михалков не снимает какой-нибудь фильм. Что он гостиницу не построит в Малом Козихинском — это да, это все будут счастливы, а вот с фильмом как-то не так. Или вообще кто-нибудь не снимет фильм, и все рады — странно это как-то выглядит. Мало внимания публики привлекают такие события, что не написана какая-нибудь книга, не нарисована какая-то картина, что сломался рояль и музыка не прозвучит. Архитекторы оказались в каком-то исключительном положении, когда можно ничего не делать — и именно этим снискать симпатии людей.

И не только архитекторы. В России принято, чтобы первые лица государства как-то проявлялись в архитектуре, Владимир Владимирович и Борис Николаевич тут скорее исключения, а прежние любили отметиться. И вот Дмитрий Анатольевич открыл в этом смысле какое-то новое поприще — он резко улучшает архитектурные дела тем, что отменяет стройки. Это новая программа, и она во многом еще не исчерпана — например, на следующий год можно отменить строительство нескольких стадионов в Сочи, потом не строить университет на острове Русский, потом — сократить стройки всемирного чемпионата по футболу, и с этим уже смело идти на выборы и выигрывать их, потому что и впрямь ведь произошло что-то хорошее. Люди, знакомые с госфинансами, говорят про Сочи, что, дескать, что ж поделаешь, войну выиграли — и это переможем, но, конечно, человеку, который смог бы отодвинуть от нас неминуемое бедствие масштаба войны, были бы благодарны несколько поколений.

Меня смущают архитекторы. Какой-то у них горький статус получился. У любого критика должен быть какой-то эталон, какое-то внутреннее мерило, по которому он отсчитывает положительное начало в том или ином художественном явлении. Ну и как прикажете поступать, если самое лучшее, что только можно себе вообразить,— это когда ничего нет? Надо как-то перестроить мозги на буддийский лад, лучшим деянием считать уклонение от действия, лучшим объемом — плоскость, лучшей линией — точку, лучшим пространством — пустоту.

Нет, вы представьте себе, что вы архитектор. Уверяю вас, у нас есть замечательные архитекторы, несколько таких, которыми Москва не располагала уже лет 70 — Михаил Филиппов, Михаил Белов, Юрий Скуратов, Юрий Григорян, Михаил Хазанов, Александр Скокан — их вообще-то надо на руках носить, но не знаю, как это устроить. Не устраивается.

В позднесоветские годы архитекторы находили не совсем удобным открывать род своих занятий в обществе. Жизненная среда получилась так себе, как пел Галич: "Мы с каждым мгновеньем бессильней, / Хоть наша вина не вина, / Над блочно-панельной Россией, / Как лагерный номер — луна. / Обкомы, горкомы, райкомы, / В подтеках снегов и дождей. / В их окнах, как бельма трахомы / (Давно никому не знакомы), / Безликие лики вождей".

Это создавали все люди, но архитекторы-то это еще и рисовали, своими руками творили эту блочно-панельную Россию, и им было как-то неловко.

Потом, когда кончился СССР, у них был шанс. Они начали строить другие города и дома, и даже на некоторое время общество начало их любить и поддерживать. Но это как-то недолго длилось. Архитекторы довольно быстро превратились в миллионеров, обслуживающих миллиардеров. Сегодняшние порядочные 30-летние воспринимают Рублевку и Остоженку — Остоженку, которая казалась нам лучом света,— как гетто зажравшегося капитализма, бизнес-школу в Сколково Дэвида Аджае — единственное произведение западной архитектурной звезды, построенное в постсоветской России,— как питомник для выращивания взяточников и казнокрадов. За новой архитектурой нет положительных общественных ценностей.

Лужков напоследок сносил "Речник" и верхнюю часть небоскреба Сергея Скуратова на Мосфильмовской. Когда ОМОН выбрасывал на снег в 30-градусный мороз жителей "Речника", люди пришли в ужас, и даже, кажется, жестоковыйный мэр понял, что вышла какая-то неловкость. А Сергей Скуратов — это едва ли не лучший наш архитектор, эта штука на Мосфильмовской — его главная вещь, сносил ее Юрий Михайлович, как мне кажется, исключительно ради мести ВТБ, не давшего кредит Батуриной — и хоть бы кто-нибудь возмутился. Я говорил всем и каждому: слушайте, это наше национальное достояние, мы должны гордиться этим небоскребом — и выглядел идиотом. Все согласно приветствовали возвращение бассейна визуальных связей старой Москвы.

Архитектура стала отрицательной ценностью в обществе, и это и есть главный итог года. Настолько очевидной отрицательной ценностью, что борьба с ней способна существенно улучшить электоральный ресурс политиков. Путь развития российской архитектуры теперь определился: архитекторы будут рисовать проекты, дальше на них будет наезжать Архнадзор, потом в поддержку Архнадзора выступит президент, и все будут счастливы.

Когда сняли Лужкова, в Союзе архитекторов состоялось специальное заседание о том, как жить дальше. Я не член этого Союза, но в общей суматохе меня туда тоже позвали. Я там сказал: "Владимир Иосифович Ресин за 3 дня, что прошли со снятия Юрия Михайловича, ухитрился доказать, что он не Лужков и не имеет к нему отношения. Это гениальный пиар, вам такого не снилось. Но ваша задача доказать теперь — сейчас, немедленно — доказать людям, что вы — не лужковская архитектура и не имеете к ней отношения. Как это сделать, я не знаю". В ответ Юрий Петрович Гнедовский, достойнейший человек, почетный президент Союза, автор комплекса "Красные холмы" и Дома музыки, сказал мне: "Вы неправы. Архитектор — это благородная профессия. Ведь все, что мы делаем, мы делаем не для себя. Мы это делаем для людей. И люди это поймут и оценят". Там в итоге приняли манифест "Городу и миру", в котором призвали административно объединить Москву и область. Ну не знаю, что тут сказать.

Классическая музыка


"Дон Жуан" Дмитрия Чернякова, триумфально открывший летом фестиваль в Экс-ан-Провансе, в московской версии обернулся обидным разочарованием.

В области академической музыки и оперы удачи 2010 года имели в качестве фона экстраординарное количество переходных, нестабильных или попросту непривычных ситуаций. Меняли работу профильные руководители: Леонид Десятников был отправлен в отставку с поста музыкального руководителя Большого театра, его место занял маэстро Василий Синайский; Георгий Исаакян, выведший Пермский театр оперы и балета в число общенациональных ньюсмейкеров, перешел в московский Театр имени Сац; в Пермь теперь хотят пригласить Теодора Курентзиса. Менялась, причем не без скандального оттенка, ситуация вокруг вновь строящихся зданий музыкального профиля: после смены власти в Москве оказалось под вопросом строительство нового здания "Геликон-оперы" (и тут же началась инициированная Дмитрием Бертманом пропагандистская кампания на сей счет), а неприлично запутавшаяся ситуация с новой сценой Мариинского театра в очередной раз зашла в тупик (и хотя строительство кое-как продвигается, проектирование было решено начать заново). Наконец, впервые за многие десятилетия этот московский сезон проходит без Большого зала консерватории, закрывшегося на реконструкцию и реставрацию, причем, увы, сложно давать прогнозы не то что относительно результата этого процесса, но и насчет сроков.

Судьба БЗК и положение в Мариинском театре при этом странным образом сошлись в один сюжет. Валерий Гергиев, безусловно, может претендовать на звание персоны года: во-первых, потому, что этот год видел феноменальный успех созданного им звукозаписывающего лейбла Mariinsky (вот уже второй раз его релизы выдвинуты на "Грэмми"), а это не только организационно-продюсерская победа, но и очередной плюс к репутации концертного зала Мариинского театра с его беспримерной акустикой и первоклассным оборудованием — в этом зале и делаются все записи нового лейбла. Именно этот зал, построенный за рекордные сроки и почти без опоры на госбюджетное финансирование, шеф Мариинского театра любит с гордостью противопоставлять государственным долгостроям, с финансированием которых происходят разные чудеса. Но кроме того, маэстро Гергиев возглавит ждущий нас в 2011 году конкурс имени Чайковского, и по этому поводу он, обосновывая это неясными перспективами реставрации БЗК, предпринял радикальный до скандальности шаг, уведя к себе в Петербург половину предстоящих конкурсных состязаний.

Однако в петербургском оперном ландшафте есть и еще один амбициозный игрок, Михайловский театр Владимира Кехмана, тоже оказавшийся в ситуации перехода — на сей раз перехода от обещаний и прожектов к реальным делам. Этот театр, пригласивший в менеджмент успешного экс-директора фестиваля EarlyMusic Марка де Мони, продемонстрировал в этом году сразу несколько громких и всерьез интересных инициатив, показав у себя и знаменитую некогда