Российская кинопритча возродила языческие времена, когда от детей ничего не скрывали

 Российская пресса с удовольствием перепечатывала известие о том, что подрабатывавший в этом году председателем жюри Венецианского кинофестиваля Квентин Тарантино аплодировал «Овсянкам» стоя. И назвал их «по-настоящему поэтическим произведением». Главный приз, впрочем, все равно ушел тонкой девушке Софии Копполе за новую поэму о светлой тоске ничегонеделанья «Где-то».

Справка: «Овсянки» (Россия). Жанр — драма, притча, эротика, road movie. Директор целлюлозного комбината и его подчиненный везут на берег Оки тело любимой жены директора, чтобы совершить погребальный обряд по обычаю финно-угорского племени меря. Режиссер — Алексей Федорченко («Первые на Луне»). В ролях: Юрий Цурило («Хрусталев, машину!»), Юлия Ауг, Игорь Сергеев. Награды — приз Международной федерации кинопрессы, приз за лучшую операторскую работу, приз экуменистического жюри на 67-м Венецианском кинофестивалe.

У директора целлюлозного комбината в глуши — директора типичного, хмурого мужика с волосатой складкой на загривке — умерла женя Таня. Вместо обычных формальностей директор зовет на помощь подчиненного — столь же типичного тихого советского интеллигента по имени Аист Всеволодович. Вместе они моют творожисто-бледное грузное тело, заворачивают в клетчатый плед, грузят на заднее сидение внедорожника и везут в Мещерскую поросль — местечко на берегу Оки, где некогда прошел медовый месяц директора и где Таню собираются сжечь и стряхнуть прах в воду.

Черный внедорожник — мифическая лодка в мир мертвых — медленно ползет по однообразным пейзажам (кажется, Костромской области), сухо-коричневым, как коровья лепешка, белесым, словно плохо отпечатанная репродукция. Над усопшей чирикают такие же неприметно-бурые, как и пейзаж, птички-овсянки — их в клетке везет с собой Аист.

А директор рассказывает о том, какой была жена («Все три дырочки у Тани были рабочие, и именно я их распечатал»), и показывает домашнее порно с телефона.

Это, однако, не мужской разговор в бане, а обычай финно-угорского племени меря, исчезнувшего лет триста назад, — рассказывать о мертвом интимные подробности. Снимающие проституток на обочине, орудующие японскими палочками на фуд-корте молла, директор и его спутник на самом деле ежеминутно остаются тайными носителями этой древней культуры, они подчиняют ей свою жизнь и совершенно уверено принимают от нее финальное чудо, с бульканьем обрушивающее фильм в магический реализм, как у Борхеса и Маркеса.

Возможное недоумение по поводу странных мерянских обрядов снимает контекст. Режиссер из Екатеринбурга Алексей Федорченко дебютировал и прославился псевдодокументальным фильмом «Первые на Луне» — поддельными хрониками и интервью, якобы доказывающими, что советские космонавты летали еще при Сталине.

Похожей по сути мистификации хватает и в «Овсянках» — непытливый иностранец рискует узнать из них, что в некоторых регионах России общепринято мыться водкой, заплетать женщине перед свадьбой лобковые волосы разноцветными косичками, а дорожные полицейские с пониманием относятся к обычаю возить мертвую жену на заднем сиденье.

На самом деле мифология и культура меря практически утрачена — в «Овсянках» она придумывается заново. Это, конечно, не первый опыт выдуманной народной культуры. Вот, например, более известный по «Кармен», Проспер Мериме, получив однажды грант на экспедицию за балканским фольклором, практически изобрел этот фольклор заново, настрочив народные песни о вурдалаках, не выходя из дома, — Пушкин впоследствии вдохновенно перевел их, полагая, что работает с фольклором. «Овсянки» же не просто искусственный народный миф, это еще более навороченная конструкция, включающая и уровень мифологического «русского кино». То есть фильм выглядит именно так, как и должен выглядеть «арт-хаус, сделанный на родине Тарковского»; да и сами типажи директора и его спутника — словно из советского кино, как и их речь, подчеркнуто литературная.

«Этот город имеет для нас грустный и нежный смысл, как Париж для европейца», — говорит фотограф о мелькающей за окном машины дощатой провинции, подчеркнуто обыденной и некрасивой. Так же обыденно выглядит ритуальный переход в мир мертвых, для которого деловито распечатывают знакомый любителям шашлыка бумажный пакет углей. Так же некрасивы любовные игры директора с женой, раздвинувшей ноги на безвкусном диване, не сняв фекального цвета теткину кофту.

«Овсянки» — из тех историй, которые стараются взбудоражить открытием параллельной мистической реальностью, существующей в двух шагах от нашей привычной жизни. Открытием языческой сказки, живущей по иным законам, на выезде из любого российского города.

В «Овсянках» язычество выглядит не просто не мертвой стариной, а даже более естественным для современного человека способом договориться с окружающим миром, чем христианство. Современный человек склонен удовлетворять требования сразу многих богов, без вины воспринимать секс и всерьез уважать природу.

В отличие от предыдущего русского фестивального киномифа — «Возвращения» Звягинцева — «Овсянки» не только не ищут красоту в окружающем мире, но и берутся за сложный опыт — вызвать у зрителя нежность к отталкивающим персонажам и быту. Получится или нет — так же непредсказуемо, как любовь. Вот директор в «Овсянках» удивляет весь городок дикой страстью к вялой некрасивой женщине. Его спутник хорошо понимает и частично разделяет его чувство. А кто-то — вероятно, нет. Аналогично корреспондент, с интересом наблюдавшая за плетением мифа и потайной жизнью за фасадами некрасивых лиц и городов в «Овсянках», так и не втянулась в фильм эмоционально. Но есть и влюбившиеся: показательным образом в рецензиях западных критиков после показа в Венеции главное прилагательное к фильму — «красивый».